Я опускаю глаза.

Да, Эйприл странная. Но ненормальной-то я её никогда не считал. И вдруг, она выдаёт такое!

Порыв ветра бьёт в грудь. Облачка сгущаются, перерождаясь в свинцовые тучи. Вдали громыхает.

Эйприл наклоняет голову вбок.

— Тебя ничего не смущает? Пустая Земля, философствующая девочка? — на губах появляется безрадостная улыбка. — Всё ещё ждёшь звездолёт?

Ноги становятся ватными.

— Жду…

Из-за чёрного куба появляется ягуар. С клыков течёт розовая слюна.

— Кир, — Эйприл говорит ласково, как ребёнку, — последний звездолёт прилетал на Землю довольно давно… Прошло уже шесть миллионов лет, — её слова текут, словно мёд. — От человечества остался только Маяк. Атавистические инстинкты и оружие, способное взрывать звёзды, несовместимы. Всё, имеющее начало, имеет конец — бессмертно только сознание и восприятие… — Эйприл ласково треплет ягуара за ухом.

Небо чернеет. Станцию заливает призрачный жёлтый свет.

— Согласно легендам, на свете когда-то жила парочка первых людей. Мы же, стали последними. Образцами, призванными дать Маяку мотивацию, дать новый смысл. То, что имеет конец, должно иметь и начало.

Вспыхивают молнии. Первые крупные капли падают со свинцовых небес. На одежде Эйприл проявляются мокрые звёздочки. По щеке, оставляя серебряную дорожку, катится капля.

В том самом месте… Всё, как в ТОТ день.

Я стою в центре Станции, но вижу горы, пылающий город и лес.

— Нет! Я всё помню! Я жил на Деметре. На Гебее, Ювенте… Играл в снежки, целовал маму.

— Целовал? — Эйприл смеётся. В этом смехе не звенят ручейки, в нём лишь безнадёжная грусть. А у меня сводит скулы от жути. — Может, и целовал. Всё реально: наши мысли, надежды, мечты. Даже если эта реальность — реальность нейронных связей, химических реакций или перепадов напряжения. — По щекам Эйприл катятся капли, но глаза остаются сухими… Дождь… — Я понимаю твои чувства, Кирилл. Не совсем, у меня ведь другая судьба. Но, понимаю.

— Я жил! — я срываюсь на крик. — И сейчас живу!

— Может и так… Давно — так, что и не представить, жил один одинокий мальчишка. Без общения и совсем без друзей. Отец вечно занят, а мать затерялась в слоях параллельных миров… Но всё на свете возможно — хватило бы веры. Он встретил девчонку. Пусть и не настоящую, ну так что ж. Не всем же быть настоящими! Лишь бы друг тебя понимал, а ты понимал его. И мог дарить любовь. Разве что-то другое имеет значение, когда смерть стоит у дверей?

Но оказалось, что болен не только мальчишка, нездоровы все люди. Что жизнь так хрупка, будь то жизнь одного человека или всего человечества.

Пламя сожгло тот мир. Но разум вечен, миры не исчезают бесследно. Как возрождается из пепла легендарная птица, как восстанавливается оплавленный огнём Маяк, так и миры возникают заново: с каждым рождением способного к восприятию существа, с каждым мозгом, способным моделировать и отражать, с каждой секундой жизни и строчкой книги.

Эйприл смотрит мне прямо в глаза.

— А был ли ты тем мальчишкой или всё только сон — тогда и теперь, решать не мне.

Я слушаю и забываю. Глупо — помнить то, что приносит боль. Глупо — жертвовать и страдать.

Стою перед Эйприл совершено растерянный.

— Мальчишкой? Каким мальчишкой?

— Его отец отдал мир ради сына.

— Отдал?

— Уничтожил.

— Эйприл? Ты это о чём?

— Ты исследовал и пытался понять этот мир. Но мир непознаваем — до тех пор, пока ты им не станешь. Но когда это случится — уже не будет тебя, некому будет спрашивать и получать ответ. Ты во всём, что здесь существует, и вместе с тем — нигде. Ты считал, что Маяк — что-то внешнее. Но Кир, ты и есть Маяк.

Вспышка. Тоненький голос тонет в раскатах грома…

— … сам создал Кирилла. Но он боялся жить. И умереть, ведь смерть — неотделимое свойство жизни. Тогда появилась я, как нечто внешнее. То, что могло бы решить судьбу.

Создал эту модель Маяка, внутри Маяка настоящего. Сам же её разрушал и защищал от себя самого. Выдумал Правила, чтоб сразу их позабыть и упиваться отчаянием и беспомощностью… Такой сложный, но ничего нет проще тебя… Ты — первопричина. И вопрос, и ответ…

Молнии били теперь снизу вверх. Капли дождя замедлились и застыли. Стали снежными хлопьями и полетели назад, в свинцовые тучи.

— Кир, за твоими глазами нет ничего. Есть дыхание, но нет никого, кто бы дышал. Есть мир, но никто на него не смотрит.

Я опускаю глаза. От моих ног, расползается белый иней — всё дальше, дальше. По земле, по шкуре ягуара, по Эйприл, по Излучателю и башням накачки…

Мир застывает.

Белый стерильный мир.

Кир распахнул глаза и сразу зажмурился, пытаясь снова отгородится от яркого стерильного белого мира вокруг.