А значит, времени прошло не полтора часа, а как минимум два.

Хорошо. Это хорошо.

Никаких лишних эмоций в себе не ощущала. Не было страха. Только желание покончить со всем этим поскорей.

Она запретила себе думать о тех, кто там остался.

Не могла представить, что ощущает ее муж, второй раз оказавшись в ситуации, когда от него ничего не зависит.

Боялась за Романа и его психику. Его план. И если что-то пойдет не так, он будет винить себя и только себя.

Два человека, которые были важны больше всего.

Ради них ей сейчас нужно забыть обо всех чувствах и довести дело до конца. Если не самой, то дотянуть, пока не придет помощь.

Они сняли с нее украшения. Убедились, что ничего не глотала. Уверена, что и телефон выбросили. А рюкзак, захваченный из дома, так и остался в покореженной машине.

Но… старые добрые маячки в зубах: технология старая, времен железного занавеса. И нестандартные частоты, чтобы засечь. Правда, тут слишком много бетона, может и не пробиться сигнал.

Тогда будут отслеживать маячок на ее пистолете.

Ромашка — гений!

Открывается дверь, со скрипом. Медленно, как в кино. Входит мужчина. Голова вся седая, глаза серые, тусклые. Морщины на лице. Губы тонкие, и сжаты в упрямую линию. Взгляд суровый, пустой, ничего не выражающий.

В нем нет безумия, как она надеялась. Хоть так, но сумела бы его оправдать в своих глазах, сказать себе: его сломала система, он не виноват.

Но даже такого варианта, — сохранить в памяти от своего отца что-то хорошее, — он не оставил ей.

Она смотрела в глаза своего врага, и видеть в этом старом мужчине должна именно врага.

Дима стиснула зубы сильней, чтобы ни один мускул не дрогнул. Сейчас должен состояться разговор, а потом все закончится.

Правой рукой начала аккуратно надавливать на пястную кость и большой палец левой. С каждой секундой надавливая сильней. И чтобы не был слышен хруст вывихнутого сустава, заговорила, прерывая молчание:

— Здравствуй, папа! — боль была мгновенной, острой, но к счастью, мимолётной, и голос не дрогнул, — левую руку от металлического браслета она освободила.

Мужчина некоторое время молча ее разглядывал, подошел на пару шагов ближе. Но недостаточно близко. Нужно еще.

Ее отец очень изменился внешне. Возможно, это именно старость, а может, косметические средства так искусственно состарили его лицо. Но Дима обманываться не спешила. Видела этот мощный разворот плеч, гордую осанку, сильные тренированные руки. Легким противником Вячеслав Зимин не был.

Он сделал еще шаг к ней ближе, внимательно всматриваясь в ее лицо, глаза. Пытался что-то рассмотреть. Искал что-то? Возможное сходство с матерью или с Дроздом?

— Ты очень похожа на свою маму… — грустно произнес, — Такая же упрямая.

— Поэтому, я сейчас скована наручниками, и с травмами сижу здесь? Потому что похожа на нее?

Отец лишь улыбнулся. Так отчаянно знакомо, что у Димы закололо за грудиной, сердце сжалось. На глазах появились слезы.

Она не верила, что это ее папа. Не верила. Знала, видела факты. Но до конца так и не верила, что папа, который ее всему учил, натаскивал и иногда мог проявить скупую отеческую ласку, погладив по голове, погубил стольких людей, и все ради мести. Боже! Каждый раз, когда она думает, что больней и хуже быть не может, жизнь упорно доказывает ей обратное. Может, еще как!

— Ты жива, потому что он придет за тобой, только поэтому.

— Кто придет, папа?

— Не называй меня так! — закричал он, — Ты не моя дочь! А его! Его!

— Кого его? Твоего лучшего друга и любимой женщины? — она собралась довести его до ручки, вывести из состояния равновесия, — Ты поэтому ее убил? Как это случилось? Как ты убил маму? Она что-то раскопала? Решила тебя наказать? Как это случилось? Ты хладнокровно убил ту, которую любил годами? А Руслана? Своего сына ты тоже убил?

— Ты ничего не знаешь! Ни-че-го! — по слогам растянул слово, едва сдерживая накатившую ярость, эта девчонка смела говорить то, о чем ничего не знает, — Я ее любил! Понимаешь? Любил! Как никого! Я преклонялся перед ней! Молился на нее! Делал все, что она хотела! Это она предала меня! Ты и представить себе не можешь каково это!

— Ну почему же, могу! Меня предал ты! Папа, которого я любила, которого всегда вспоминала, и смерть которого разбила мне сердце. Ты говоришь, что я не твоя дочь, — по крови возможно и так, — а вот во всем остальном я — это ты, папа. Ты разрушил нашу семью. Убил брата, маму, и моего ребенка. Ты предал меня! И отлично понимаю твои чувства, папа.