Резко поднялась на ноги, схватилась за спинку деревянного стула, и со всей силы швырнула его в него.

Прозвучало пару выстрелов, но она уже кувыркнулась вперед к столу. Стул помог ей получить преимущество в позиции.

Даже с больной ногой, но на приличной скорости она смогла сбить его с ног и выхватить свой пистолет.

Ситуация становилась патовой. Они оба стояли на коленях. Она ранена, но с оружием, он практически цел, но без оружия.

Глаза в глаза.

Дуло пистолета, направленное прямо отцу в голову. И никакой осечки.

Только палец на курке, но нажать она пока еще не может.

Хочет видеть в нем своего врага, а видит папу. И рука дрожит.

— Знаешь в чем заключается весь ужас этой ситуации?

Она не успевает договорить до конца. Дверь с грохотом слетает с петель. И раздается два оглушительных выстрела.

****

Ибрагим влетает в полутёмное помещение. Скорая уже едет.

Руслан сидит на полу, прижимает к себе тело сестры и раскачивается из стороны в сторону, обнимает ее, что-то шепчет.

Зимин мертвый на полу, в руке пистолет.

Он боится подойти ближе. Липкий страх накатывает волнами, да так, что ноги подгибаются.

— Скажи, что она жива, — взмолился он, — Скажи, что она живая!

****

Это был самый счастливый сон или видение, — не важно, что это, — но она не хотела, чтобы это заканчивалось.

Маленькие ручки на ее лице. Хрупкие пальчики аккуратно и нежно гладят по лицу. Касаются повреждений, и боль уходит, будто ее и не было никогда.

На ее груди тяжесть, но очень приятная. Примерно десять килограмм живого счастливого веса. Темные кучерявенькие волосы и светло карие глаза.

Если она умерла, то тогда это самое лучшее, что могло с ней случиться.

Ее маленький мальчик лежал совсем рядом, близко-близко. Гладил ее по лицу и что-то бормотал по поводу «бо-бо у ма-мы».

Даже в своих самых смелых мечтах она никогда не могла увидеть его. Не могла представить его.

А сейчас все по-настоящему. Ее мальчик рядом и сердце заходится бешено, но не от боли, а от нескончаемой и непередаваемой радости.

Она даже запах его ощущала. Он окутывал ее всю, словно теплое ватное одеяло в холодную зимнюю ночь. Этот сладкий, ни с чем не сравнимый запах. Самый необыкновенный и родной запах.

Сладкой ванильной присыпки и теплого молока. Так пахнет ее сын. Ее маленький кучерявенький сын.

Он гладит ее по лицу, целует слюняво и что-то бормочет невнятно.

Но она точно может чем угодно поклясться, что слышала слово «ма-ма».

Если она умерла, то оно того стоило.

Но видение стало меркнуть.

Послышались какие-то голоса. Кто-то ее тормошил. Нога начала болеть. В боку горело и кололо.

А маленькие ладошки сына исчезли.

Этого она вынести уже не смогла.

— Милая, давай, тебе нужно попить! Дима! Открой глаза!

Она узнала чуть приглушенный голос Ибрагима. Требовательный, властный. Он что-то еще говорил.

Но Дима отказывалась. Она хотела опять уснуть! Там был ее мальчик! Она хотела уснуть! Почему они не могут оставить ее в покое? Разве мало с нее боли? Хотя бы во сне она имеет право быть с сыном?!

— Я не хочу! Не хочу! — она мотала головой, открыла глаза, полные слез и посмотрела на мужа, — Можно я усну? Пожалуйста, прошу, можно я усну? Я не хочу тут… там мой мальчик, я хочу уснуть, можно? Скажи, чтобы меня усыпили, скажи!

Мужчина сидел на краю кровати, держал в руке мокрую губку, хотел смочить ей губы. Но Дима мотала головой.

Ибрагим понял, что это слишком для нее, — его девочка на грани истерики. И сердце не выдержало этот ее взгляд, который молил.

Она подумала, что это был сон. И теперь хотела туда вернуться.

Дима, уже не скрываясь, плакала, глотая слезы, и шептала, что хочет уснуть, потому что там ее мальчик.

— Тихо-тихо! — он наклонился, обнял ее крепче, аккуратно приподнял ее за спину и помог присесть. Не хотел, чтобы дергалась, швы могли разойтись, — Это не сон, слышишь?! Успокойся и я все покажу, хорошо?

Он говорил тихо и смотрел ей прямо в глаза. Дима завороженно смотрела на него. Только слезы все текли по щекам и текли.

Он вытер их своими пальцами. Убрал влажные дорожки с ее щек.

Склонился ниже, поцеловал уже зажмуренные веки.

— Посиди вот так и не открывай глаза, хорошо?

Его девочка кивнула, ее начало трясти.

Да что скрывать, у него самого руки начинали дрожать, когда он брал сына на руки.

Сейчас он спал в своей кроватке, она стояла возле стены, и Дима ее просто не заметила.