Но… она себя поедом сожрет, жить спокойно не сможет, если не закончить все здесь и сейчас.

****

— Ну что, граждане, обсудим ситуацию?

Ромашка взял на себя роль своеобразного громоотвода, ибо в гостиной (где сумели разместиться все, даже без возможности дотянуться друг до друга и придушить) назревало нечто. От напряжения, витавшего в воздухе, можно было задохнуться, — еще чуть-чуть и рванет во все стороны, не оставляя никого в живых.

Правда, смешливый тон пришлось сменить на более серьезный, стоило молодому человеку натолкнуться на Димкин укорительный взгляд.

Все, сидящие за столом переглядывались и бросали друг на друга очень говорящие взгляды об их «теплых и нежных» чувствах. Особенно Шрайман-старший отличался любвеобильностью.

Дрозд же был убийственно спокоен. Казалось, его ничего удивить не может, всю историю он и так знал доподлинно, потому что почти все происходило на его глазах. Но напускное спокойствие было ширмой, внутри все горело и выло, кричало. Потому что сейчас придётся на живую вскрывать те «нарывы», которые только-только зарубцевались и покрылись обезболивающей корочкой.

А теперь по новой, — режь, вытаскивай на свет всю грязь, и придётся родную дочь во все это окунуть с головой, будто ей собственных грехов мало.

Дима же сидеть спокойно не могла, выдержки не хватало, начала бы тарабанить пальцами по столу, демонстрируя всем свою взвинченность и нервозность. Так она предпочла стоять, и спокойно переходить от одного окна к другому, будто проверяя работу парней Шраймана, и заодно присматривалась к охране мужа. Ведь кто-то ее знал и помнил, кто-то только слышал краем уха о том, что у Сургута есть жена.

И все же, профессионализм никуда не денешь, и она смотрела, как они работают, подмечая само-собой недочеты и плюсы.

— Если не против, расскажу, что нарыли мои ребята, дальше вы меня поправите, — Ибрагим взял право голоса первым, кажется ему одному хватило смелости смотреть Диме в глаза и говорить, как есть. Непосредственный участник событий прошлого, на дочь смотреть не мог, было больно и стыдно. Его вина во всем есть, и немалая.

Дима просто кивнула Ибрагиму, мол, давай, начинай, не тяни кота за причиндалы. Вслух этого не сказала, но мысленно точно произнесла, Ибрагим едва заметно, но такому ее жесту улыбнулся.

— Всей истории мы раскопать не смогли, только несколько установленных фактов, а остальное подтвердить документально будет невозможно. Дима, я тебя прошу выслушать меня до конца и попытаться отстраниться от твоей эмоциональной связи с родителями. Хорошо?

Пару секунд молчаливого разговора между супругами…, сражение, победа в котором не принесет радости никому. Дима снова молча кивает и Ибрагиму приходится продолжать.

— Ты, возможно, оцениваешь и помнишь все в несколько другом свете, — была маленькой и любила своих родителей одинаково. Но они ссорились, довольно часто. Скандалы, с битьем посуды и драками. Твой брат всегда в такие моменты тебя уводил либо к нам, либо гулять. Твоя мама работала следователем, если не забыла, — и снова утвердительный кивок, Ибрагиму такое своеобразное поощрение почему-то становится очень важным, и он продолжает рассказывать, глядя в серые холодные глаза жены, — Мы жили на стыке времен, когда все менялось, потом опять же твой отец через многое прошел. Он служил, выполнял свою работу, но что-то случилось…, что именно я не знаю. Только твоя мать и еще пара следователей строили уголовное дело против него по статьям об изнасиловании и измене Родине. Первое доказать не смогли, я искал ту женщину, но нашел только могилу. А второе… они доказали его причастность к организации наркокартеля, идущего через Чечню из Афганистана, в Москву. Он убил несколько своих подчиненных, чтобы скрыть следы. Твоя мама и ее группа успели собрать достаточное количество улик… но ее убивают. Из всей следственной группы она умерла последней. И твой отец, как с цепи сорвался…

Дима слушала внимательно. Каждое слово вбивало ржавым гвоздем в сердце, вколачивалось в мышечную ткань, разрывая и оставляя отвратительные, кровоточащие, глубокие раны.

Догадывалась ли она о чем-то подобном? Да. Но это не значит, что можно в свои догадки поверить и признать, что ее отец, любимый и обожаемый папа убил свою жену, предал страну, которой служил верой и правдой многие годы.

— Я помню, как он вас с братом тренировал. Как издевался. Для тебя, маленькой, это было нормой, ты не плакала, не ныла, не жаловалась. Но со стороны все выглядело не так: он тебя ненавидел, избивал, и, если бы мог, искалечил бы. Мне кажется, только присутствие Руслана его и сдерживало. Потом они оба пропадают во время службы. Что случилось на самом деле, сложно сказать, но я так подозреваю, что Руслан узнал о матери и между ними произошла стычка. Они пропали, а ты загремела в интернат. Причем, пришлось сменить несколько, — Ибрагим посмотрел на Дрозда, — Ваша заслуга?

— Да, мне нужно было, чтобы она на время потерялась.

— Вы подозревали, что Зимин жив, так? И может прийти за Димой?

У Дрозда желваки на лице заходили, но он кивнул.

В комнате нечем было дышать, по крайней мере Димке кислорода не хватало, и пришлось свое патрулирование остановить, чтобы опереться на стену.

— Хочешь сказать… мой отец жив?

— Я не хочу, чтобы так было, Дима, но думаю, так и есть, — Ибрагиму было искренне жаль, что приходится все говорить в окружении чужих людей, и нельзя взять ее за руку, обнять, утешить, — Он искал тебя. Мы проверили те интернаты, где ты жила, неоднократно приходили запросы на встречу именно с тобой от мужчины, имена были разные, но… это он. Ему отказывали, вламываться в госучреждение он не рисковал.

— Отказывали тоже, благодаря Дрозду? — Шрайман, наконец, сумел взять в себя в руки, хотя, видит Бог, его от этой истории бросало то в мерзкий страшный холод, то в жар от бурлящей в крови ненависти к Зимину.

— Да, вы славно постарались, чтобы ее оградить от всего, чего можно; спрятали на самом видном месте.

— Ладно, потом расскажете почему вы вообще все это сделали. Возвращаясь к тому, что мои нарыли. Ты выпустилась, отучилась на секьюрити и вернулась домой. Устроилась ко мне на работу. И все было в порядке до того момента, пока мы не поженились.