— Звони! — рявкнул, но вспомнил, что недалеко спит сын, заткнулся.

Но Дима и на миллиметр не сдвинулась, только взглядом его недовольным сверлила.

— Меня Шах не искал? — телефон взяла, в руках повертела, включила и отложила в сторону. Сразу пошло жужжание о входящих сообщениях, звонках и уведомлениях.

Он старался держать себя в руках, пусть внутри все клокотало, взрывалось от жгучей ревности. Его рвало на части от ее недоверия, от того, что все же беспокоилась о ком-то, кроме семьи, кроме него.

— Искал, просил передать, что все сделал. И мужик этот уже не жилец, сердце, говорит, не выдержало, слишком чуткой натура оказалась.

Дима кивнула, вздохнула.

— Хорошо, тогда я спокойна. Надо будет Шаху спасибо как-то оформить, букетик, что ли ему отправить?

— И что такого он сделал, что заслужил цветы?

— Помог одному недоумку понять, что он недоумок. Посмертно, видимо.

— И что это за недоумок? Можно сразу сказать без предисловий? Или тебя моя ревность радует?

Он был взбешен. В ярости. А она сидит спокойно, даже бровью не повела на его окрик.

— Катин бывший муж, он ее избил, мне это не понравилось. Шаху, видимо, тоже. Ну и хорошо, за Катю я теперь спокойна. Главное, чтоб Шрайман теперь дров не наломал.

— Лучше бы об этой женщине беспокоился твой братец, — она от его слов вздрогнула и глаза спрятала, смотрела в пол, а он замер и дальше продолжать не стал. Удивила и озадачила такая реакция, — Дима, что не так? Диииим?

Она резко подняла голову, глаза вспыхнули огнем. Там горела боль.

— А в нашей жизни хоть что-то так? — зашипела, приглушая рвущийся наружу ор, — Хоть раз у нас было все «так»?

— Я не буду больше к нему… не буду о нем, хорошо? Он твой брат, я понимаю…

Но ее снова перекосило на слове «брат». Он удивленно застыл.

Она выдохнула, встала в места, прошла к окну. И, не поворачиваясь к нему заговорила:

— Рома решил проверить, на всякий случай. Мы сделали тесты ДНК.

То, с каким трудом она говорила, буквально пропихивая слова через глотку сжатыми кулаками, натолкнуло на мысль абсурдную, но вполне реальную.

— Только не говори, что…

— Он мне не брат, а Дрозд не отец. Для стопроцентной уверенности можно еще тест сделать, но Руслана рядом нет, а отец давно в могиле. Думаю, у мамы вряд ли был еще кто-то, кроме этих двоих. Хотя, я тебе серьезно говорю, я не знаю уже чему и кому верить.

Она не стала добавлять, что именно из-за этого замешкалась тогда и схлопотала пулю. Дима хотела сказать отцу про тест. Не успела. Да и не изменило бы это ничего для него. А ей тошно.

Ибрагим тоже пребывал в растерянности. Когда узнал, что Дроздов отец Димки, удивился. Нет между ними ничего общего, не похожа она на него. На Зимина. Внешне, внутренне, — все его.

А теперь…

Не стал ничего говорить.

Просто подошел к ней и обнял. Обвил руками талию, скользнул вдоль майки, забрался под нее и коснулся горячей кожи живота. Притиснул к себе сильней.

Она такая маленькая в его руках, ниже на голову, хрупкая вся, а под кожей мускулы стальные, выкованные в крови, поте, искупанные в боли.

Сильная и слабая. Парадокс.

Вдохнул запах. Ее. Молоко, мед и немного чего-то без названия. Родной запах. Тронул губами кожу у виска, поцеловал.

Готов был отступить, отпустить, ощущая, как в его руках закаменела. Но через секунду она в его руках расслабилась, поплыла и позволила поддержать, дать опору.

Прижалась к нему сильней, положила свою голову ему на плечо.

— Он все равно мой папа.

— Я знаю, милая, знаю.

— Я не смогла… выстрелить не смогла. Держала на мушке, а курок не спустила. После всего, не смогла.

Она качала головой, плакала тихо, беззвучно.

Ему же только развернуть ее пришлось лицом к себе, снова прижать и вытирать своими пальцами ее слезы. Целовать макушку. Обнимать. Дарить хоть какой-то, но покой.

У нее много поводов для слез, есть что оплакивать. Но ему придётся добавить еще один.

— Руслан оставил для тебя письмо, малыш, оно у меня в кабинете, в сейфе.

Она замотала головой. Задышала еще чаще. Он своей грудью чувствовал, как сердце бешено в груди у нее стучит, вот-вот вырвется наружу.

— Не сейчас, — взмолилась, сильней руками в его плечи вцепилась, — Не хочу сейчас. Просто… постой вот так, хорошо?

Разве он мог возразить? Не мог, не смел.

То, что она вот так принимала его заботу, что нуждалась в его руках, в его силе, в покое, который давали его объятия — это самое охренительное ощущение за последние годы. И он ни за что его не прервёт.