– А что, дети! Оставайтесь! Ведь у нас же часть! А у вас что: трубки-окуляры? Вот переформируемся - опять в дело пойдем... А если о формальности беспокоитесь, так мы все оформим. Комендант города - наш! И с начальником школы договоримся...

Мы молча переглянулись. А может, и верно?

Старший лейтенант обрадовался, приняв наши размышления за согласие:

– Вот и добро. Дети вы умные, боевые! Сразу видно. Не пожалеете. А сегодня мы вас и потренируем с прыжками. С самолета прыгать доводилось когда-либо?

Мы опять переглянулись. Я за обоих ответил:

– Нет, с вышки в парке культуры...

– Это пара пустяков. Для начала ничего сложного, - утешил нас старший лейтенант.
– Другое дело затяжные прыжки или там на точность приземления. А обычные - проще простого...

Тут старший лейтенант посмотрел на нас необычно нежно и сказал доверительно:

– А вчера, детишки... Не сердитесь. Дернули мы с капитаном, ну и, сами понимаете, завелись чуток... С кем не случается!

События в этот день развивались с молниеносной быстротой. Через час без всякой подготовки нас подняли с парашютами за спиной в воздух и после того, как дребезжащий, как старый трамвай, "Дуглас" сделал круг над аэродромом, открыли дверцу и сказали:

– Пошел!

Мы не успели ни испугаться, ни обрадоваться, как уже болтались на стропах под раскрытыми без нашей помощи куполами парашютов.

Приземлились, почувствовали, что живы. И опять - в воздух, теперь уже не одни, а с командой новичков-десантников. К нашему удивлению, кто-то из команды струсил, и его никак не могли вытолкнуть в открытую дверь самолета. Мы прыгнули без раздумий и благополучно оказались на земле, точнее - в снегу.

Нам даже понравилось.

А к обеду за нами приехал лейтенант Буньков.

– Вы, товарищи, не беспокойтесь. Они ответят за этот безобразный поступок. Протопопов вчера все нам рассказал. Уже установлено, что они были... того - не в себе... Тоже мне пивцы!

Потом, когда мы уже вернулись домой, в школу, Буньков повел нас к капитану Катонину. Мы стояли, как провинившиеся, перед начальником школы, пока Буньков докладывал, что и как...

– Надо ребятам доверять, - наконец сказал он Катонину, хотя тот и не возражал вроде.
– Доверять и проверять, конечно. Но доверять обязательно!

Оказывается, нас не забыли - беспокоились, искали, подняли на ноги весь город. А мы-то!.. Нам было немного не по себе, хотя о нашей крамольной мысли - остаться у десантников - никто не догадывался...

– Ну и влопались вы, ребятки!
– вдруг заговорил Володя после отбоя, когда мы с Сашей блаженно растянулись на своих - теперь казавшихся нам особенно уютными - постелях.
– А я, понимаете ли, сразу, как увидел, - и в караулку. Так, мол, и так: надо доложить начальнику школы. Как отпустили, в школу махнул. И даже не к Бунькову, а прямо к Катонину. Это Бунькова он уже вызвал. В общем, загорать бы вам до святого пришествия, если бы не я...

Мы еще о чем-то поговорили, и тут Володя попросил:

– Ребятки, я вот все думаю: наверно, и мне пора в комсомол подавать. Как?

– Конечно. Пора, - согласился я.

– А рекомендации вы мне дадите? Я с Буньковым говорил: он - за.

– Я с удовольствием, - сказал я.
– Конечно, дам.

Саша промолчал.

– А ты, Сашок?
– спросил Володя.

– Я? Пожалуй, дам.

– Вот и добре, ребятки, - обрадовался Володя.
– Спасибо за доверие! Ну, а уж я постараюсь...

"Войска Юго-Западного и Донского фронтов перешли в решительное контрнаступление под Сталинградом..."

Радио и газеты радовали.

"С войной мы все свыклись... Я много работаю. И всё хорошо. Не беспокойся. Только вот дома по ночам очень пусто... Да, а живем мы теперь не в нашей квартире, а там, где жили Никифоровы. Помнишь Нонну? Они в эвакуации. Нас всех переселили в нижние этажи. Для безопасности... Очень радуют сводки с фронта... Скорей бы уже все кончалось... Почему ты не пишешь, как вас кормят? И что вы делаете в свободное время?.. Получаешь ли ты письма от своих приятелей по Дому пионеров? А та девочка, кажется Наташа, которая ушла на фронт, пишет тебе?.."

Она мне не писала. Даже на мое первое армейское письмо не ответила.

Из дома письма приходили через день, а то и ежедневно. И я писал матери. И - Наташе. Старался писать реже.

– Да брось ты в самом деле!
– Володя знал, как я ждал писем, но не тех, что лежали для меня на круглом столике в Ленинской комнате.
– Из-за бабы нервы трепать! Да еще фронтовой! Сам видишь, как они... До тебя ли?

И правда, я видел. Почему-то видел одно: та, другая Наташа, у кинотеатра в окружении капитана и старшего лейтенанта. И все они веселые, довольные. И значит, ей вот так же хорошо. И потому нет писем...