Отдельно необходимо упомянуть историко-литературные труды востоковедов 121 . Под историей литературы обычно подразумевают историю литературных идей, кодов, приемов, стереотипов, мотивов и т. п., т. е. произведения литературы рассматриваются как исторические документы, отражающие идеологию и ментальность того или иного народа, той или иной эпохи.

Взаимоотношения собственно истории и истории литературы традиционно сводят к тому, что литературоведение занимается текстом, а история – контекстом, т. е. история воспринимается как объяснительный контекст литературы, а значит, литература меняется, потому что меняется контекст вокруг нее. Отсюда привычные для истории литературы оппозиции: старое – новое, традиция – новаторство, эволюция – разрыв и т. п. Писатель и его творчество понимались и объяснялись лишь как обусловленные исторической ситуацией. История литературы же становилась некой суммой, панорамой «великих», «значительных», «знаковых» авторов и их сочинений в хронологическом порядке. Такой подход был присущ востоковедным трудам изначально 122 , что объяснялось отношением к научному востоковедению как к «экзотической» области традиционной филологии. При таком ракурсе получается, что история литературы отказывается от изучения собственно текста, сосредоточиваясь на изучении персоналий и набора внелитературных установок и идеологий, что превращает историю литературы в «просто историю». Чувствуя эту опасность, патриарх арабистики И. Ю. Крачковский еще в 1908 г. настаивал на изучении арабской поэзии (литературы?) именно в литературоведческом плане, а не как материала для историка 123 . С другой стороны, само прошлое – история – доступно нам только в форме текстов (архивы, документы, надписи и т. п.), т. е. исторический контекст – это тоже текст или тексты и, в конечном счете, сам тоже литература.

История литературы теснейшим образом связана с исторической поэтикой, так что даже существует опасность их смешения. Историческая поэтика – учение о литературном процессе и его особенностях, закономерностях литературного развития; о литературных направлениях, течениях, школах;

об исторически меняющихся факторах, влияющих на литературное развитие; о сравнительном изучении литератур. Среди отечественных востоковедов популярность историко-поэтологических подходов объясняется незыблемым авторитетом отечественных литературоведов-невостоковедов А. Н. Веселовского и В. М. Жирмунского, М. М. Бахтина и М. П. Алексеева, Д. С. Лихачева и А. М. Панченко, Е. М. Мелетинского и многих других. Примечательно, что почти каждый из них отдавал дань научного интереса русской литературе и культуре, которые для большинства зарубежных коллег почти «восточные». Очевиден и обратный вектор: ряд собственно востоковедных трудов, по признанию самих авторов (см., в частности, А. Б. Куделина, Б. Я. Шидфар) 124 , были написаны под влиянием работы Д. С. Лихачева «Поэтика древнерусской литературы». Другим характерным примером может служить уникальный по масштабам проект серии «Литература Востока», реализованный в СССР издательством «Наука» в 60–70-е гг. ХХ в. Всего вышло 25 научно-популярных очерков различных литератур 125 , написанных ведущими советскими востоковедами. Уникальность проекту добавляло и то, что все очерки выполнены в рамках единой идеологии, связанной с марксистской теорией «двух культур» и имманентной борьбы «прогрессивного с ретроградным», а то и с «реакционным» 126 .

Поэтика (в узком смысле), семиотика и риторика литературы – учение о литературном языке и художественной речи, о системе тропов. Поэтика, особенно традиционная, каноническая, и применительно главным образом к поэтическим текстам, всегда была в фокусе внимания востоковедов (например И. А. Борониной, П. А. Гринцера, А. Б. Куделина, М.-Н. О. Османова, Д. В. Фролова) 127 . Актуализировалась важная с методологической точки зрения мысль И. Ю. Крачковского о необходимости изучать поэзию с позиций и в контексте ее собственной культурной традиции 128 . Характерно, что среди изданий серии «Памятники литературы народов Востока», основанной в 1959 г. (с 1965 г. – «Памятники письменности Востока»), в которой издавались и издаются тексты и комментированные переводы сочинений на 26 языках Востока, значительное место занимали труды поэтологические (например, сочинения Ватвата, Вахида Табризи, Кайса ар-Рази и др.) 129 .

«Лингвистический поворот» в востоковедном литературоведении тоже дал свои результаты преимущественно в изучении поэтических или близких к ним текстов, хотя структурно-семиотический анализ в востоковедном литературоведении получил развитие лишь в комплексе со сравнительно-историческим и сравнительно-типологическим методами 130 . Возможно, свою роль здесь сыграла генетическая предрасположенность востоковедения при всей внутренней дифференциации к междисциплинарности, точнее было бы сказать – мультидисциплинарности 131 . Востоковедение не могло смириться с тем, что анализ литературного произведения сводится к определению его статики, т. е. структуры, внутритекстовых связей, отношений между элементами структуры, иерархических уровней и т. п. Для востоковеда очевидна необходимость изучения и динамики – всего многообразия контекстуальных и интертекстуальных связей, влияний и заимствований, синхронии и диахронии и многих иных факторов. Кстати замечу, может быть, поэтому востоковеды с легкостью восприняли постмодернистский принцип, что предмет исследования должен определять выбор теоретического аппарата. Здесь принципиально различать две исследовательские позиции:

– я отдаю себе отчет, что никогда не смогу узнать наверняка, «что хотел сказать автор», «что объективно говорит данный текст», «как этот текст воспринимался» и т. д. Поэтому я не воссоздаю, а конструирую смыслы с помощью набора разнообразных исследовательско-аналитических практик. Диалог происходит между «я» и «иной»;

– я знаю, что благодаря навыкам обращения с фактами и опыту их систематизации – а это и составляет мой научный капитал и определяет мой исследовательский статус – я способен понять и эксплицировать и контекст, и истинные смыслы заложенного в тексте. Псевдодиалог происходит между «я» и «я», пусть и замаскированным.

«Антропологический поворот» в гуманитарных науках, и прежде всего, в литературоведении, может оказаться чрезвычайно продуктивным для востоковедения в общем значении, поскольку акцентирует внимание на взаимодействиях в широком спектре от транснациональных до кросскультурных и постколониальных в первую очередь через выстраивание взаимодействия «я» и «другой/иной». Фактически востоковедение на этом повороте возвращается к методам прежней филологии и отчасти философии, уже впитавших опыт социальных наук.

За последние десятилетия в отечественной науке появилось достаточно много литературоведческих исследований, в которых литературы Востока рассматриваются как неотъемлемая часть мировой литературы. Само это понятие появилось еще в XIX в. Целенаправленные попытки создания полноценной картины истории мировой литературы предпринимались с середины ХХ в.: достаточно вспомнить классические работы Н. И. Конрада 132 и др. Естественно, что инициаторами подобных исследований, как правило, выступали востоковеды, стремившиеся приблизить уровень изучения литератур Востока к общему уровню европейского литературоведения, имеющего за плечами гораздо более длительную научную традицию. Однако обозначенная тенденция в силу ряда причин так по-настоящему и не закрепилась в научном сознании, а следовательно, и в практике преподавания филологических дисциплин. Одной из причин скептического отношения специалистов по истории литературы Европы и Америки к перспективам создания единой «истории всемирной литературы» был известный теоретический «экстремизм» востоковедов – сторонников Н. И. Конрада, сделавших попытку теоретического построения истории литератур Востока на базе европейской модели литературного развития. Если в отношении термина «античность» применительно к классическим литературам Древней Индии, Древнего Китая и даже Ирана не было высказано особых нареканий, то попытки применения термина «Ренессанс» (Возрождение) к определенным этапам и явлениям средневековых литератур Востока вызвали резкие возражения. Острая полемика вылилась в затяжную дискуссию, в результате которой стороны так и не пришли к какому-либо согласованному мнению. В целом отрицательный результат дискуссии о Возрождении на Востоке, тем не менее, имел и некоторые позитивные последствия прежде всего для востоковедения. Инициированный дискуссией более пристальный взгляд на средневековые литературы Востока открыл новые перспективы их изучения. В период 70–80-х гг. ХХ в. целая плеяда отечественных ученых активно разрабатывала проблемы традиционной поэтики и закономерностей функционирования литературного канона 133 .

Развитие данного направления основывалось прежде всего на переводах и анализе древних и средневековых трактатов по поэтике и преодолевало стереотипные представления о средневековом литературном самосознании как о чем-то застывшем и догматическом. Скептическое отношение к средневековой филологии ярко выражено в некоторых работах И. С. Брагинского. В частности, в статье «О мастерстве Рудаки» он писал: «Конечно, о многих поэтических приемах Рудаки – точнее, о применении им канонов средневековой поэтики – содержательно и правильно говорится в работах Саида Нафиси, Абдулгани Мирзоева, а также других авторов. <…> Однако, к сожалению, в литературоведческих, точнее филологических работах о Рудаки внимание уделено преимущественно тем моментам его художественного мастерства, которые лежат на поверхности <…> выражают нормы поэтики его времени. <…> Чтобы хотя бы подойти к решению этого вопроса, следует оценить художественное мастерство Рудаки с идейно-эстетических позиций нашей эпохи» (не отвлекаясь, конечно, от “пафоса расстояния”, лежащего между нами и поэтом)» 134 . Даже с учетом сделанной исследователем оговорки замечаем, что его отношение к нормативной поэтике остается в известной мере предвзятым. Перевод и скрупулезный анализ теоретических трудов по нормативной поэтике позволил не только преодолеть сложившийся стереотип, но и приблизиться к пониманию природы эстетического переживания и основ авторской оригинальности в рамках канонического типа словесного творчества. Перевод оригинальных трактатов и их комментирование стало особым типом научно-исследовательской работы, о чем свидетельствует большое количество трудов этого плана, созданных в названный период 135 .