Здесь надо упомянуть также особую логику развития гуманитарного знания, когда каждому исследователю приходится, образно говоря, все «начинать сначала» – в отличие от естественных наук, где прогресс носит поступательный характер, т. е. от предыдущего достижения к следующему. И в антропологии, как можно наблюдать, каждая новая концепция являлась в той или иной мере «возвращением к истокам», конечно, с привлечением новых эмпирических данных, достижений в сфере естественных наук и т. д. Подобное развитие напоминает механизм пульсации, когда доминирование одних идей временно угасает, чтобы в будущем, на новом витке осмысления социокультурных реалий, возродиться вновь. Историки науки устанавливают корреляцию между планетарной общественно-политической динамикой (войнами, революциями, появлением новых государств и т. д.), достижениями в области естествознания, технологического прогресса и доминированием (популярностью) той или иной концепции. Опять же уход антропологической теории с авансцены обществоведческой мысли никогда не означал ее полного забвения; оставались научные институты (университеты, кафедры и т. д.), которые продолжали следовать традиции, утратившей, казалось бы, свою актуальность.

Порой же в истории европейской гуманитарной мысли были в одинаковой степени востребованы разнонаправленные теории. Например, сосуществовали идеи Э. Дюркгейма, отрицавшие роль личности в обществе, равно как и использование психологических подходов для исследования социальных процессов, и идеи Г. Тарда, наоборот, отвергавшие дюркгеймовское понимание общества как самостоятельную субстанцию, не сводимую «к сумме индивидов», а придававшие решающее значение именно личностям. Как раз отдельный поведенческий акт, по Г. Тарду, превращается в общественную норму посредством феномена «подражания» 149 . Концепция Г. Тарда была, правда, популярна прежде всего в США, где социальной индивидуализм получил наибольшее развитие.

Конкурентная борьба в истории антропологической мысли отчетливо прослеживается между двумя взглядами на социальную материю: с одной стороны, как на универсалию, развивающуюся в пространстве и времени по общим законам, с другой же – как на уникальное образование, сводимое к конкретному социуму, функционирование и развитие которого не подвластно каким-либо общим законам.

Первый подход представлен в антропологии социологизмом (Э. Дюркгейм и др.) и эволюционизмом (Л. Морган и др.). Здесь была выработана универсальная схема человеческого прогресса «Дикость – Варварство – Цивилизация», которая доминировала в обществоведческом дискурсе до начала ХХ столетия.

Второй подход уходит своими корнями в немецкий романтизм XVIII в., отстаивавший уникальность «народного духа» (Й. Г. Гердер). Если взгляды первого подхода соотносятся с категорией общество, то второго – с культурой. С начала ХХ в. возникали научные школы, продолжившие немецкую традицию. Они отвергали идею существования мировой культуры в пользу отдельных разнородных культур, функционирующих по своим законам. Здесь отчетливо проявилась тенденция к мистификации Культуры, отождествления ее с «живым организмом, имеющим душу». Своеобразие культур объяснялось природными условиями и хозяйственной деятельностью (Л. Фробениус, Ф. Гребнер). Культура противопоставлялась цивилизации, наступление которой обусловливало «смерть» культуры (О. Шпенглер). Этот подход порой вообще отрицал понятие прогресс, за исключением области техники (Ф. Боас) 150 .

В 60-х гг. ХХ столетия наблюдался новый всплеск интереса к эволюционной идее (в работах Дж. Стюарта, Л. Уайта, Р. Нэролла и др.). Неоэволюционизм, в частности, воплотился в теории модернизации, предполагавшей неизбежное развитие стран, освобождавшихся от колониальной зависимости, их продвижение от «традиционного общества» к обществу «индустриальному». Это предусматривало переход к производству, основанному на современных наукоемких технологиях, а в области политической – к демократии, в сфере юридической – к универсалистской системе юридических законов (вместо обычного права) и т. д.

Однако уже к 70–80-м гг. общественно-политическая практика продемонстрировала несостоятельность надежд, основанных на упрощенных схемах. Если в технологическом плане в соответствующих странах и наметился некоторый прогресс, то в общественно-политической и правовой сфере западные институты показали свою неработоспособность. Особенно это стало очевидно после краха СССР, когда вновь возникшие государства, обретя независимость и искренне намереваясь идти по пути цивилизации, вернулись на привычные для них рельсы авторитаризма.

Поэтому эпоха постмодернизма (конец 80-х – начало 90-х) вновь выдвинула на первый план понятие «культура». Представители соответствующих течений полностью отрицают «прогресс», равно как и понятие «традиционное общество», во многом определявшие объект научного интереса социально-культурной антропологии. Абсолютизация «культуры» привела и к пониманию мирового процесса не как эволюции в направлении к цивилизации, а как «вражды цивилизаций» (С. Хантингтон), где под цивилизацией, по сути, понимается культура. Исследования западных ученых-востоковедов объявлены европоцентричными, описывающими не «другого» (Восток), а самого себя (т. е. Запад) 151 . Антропология же воспринимается сегодня «как дисциплина, являющаяся ядром наук о культуре» 152 .

Появление концепций, рассматривающих социальную материю и законы ее развития как универсалию, связано прежде всего со странами классического развития капитализма (Англия, Франция, США). Здесь образованные слои населения верили в постоянный и постепенный прогресс общества, в успехи реформирования общественных устоев, в то, что их страны находятся во главе всего человечества на этом пути и показывают всем пример жизни по общечеловеческим нормам. Этот дух повлиял на сложение научных воззрений, связанных с развитием общества. Отметим, что и сегодня, несмотря на, казалось бы, «периферийность» данных идей, исследования в рамках теории модернизации также ведутся, давая порой весьма интересные результаты.