Сталкиваясь с иррациональным, историк искал ему объяснение, обращаясь к легендам и невероятным, фантастическим слухам. Так, в повествовании Геродота появлялись курьезно знаменитые, если судить с современных позиций, сказания о муравьях – добытчиках золота, о воительницах-амазонках и об индийцах, поедающих тела своих умерших родителей. Но уже Фукидид, писавший, по-видимому, под влиянием труда Геродота, признавал, что события, предшествовавшие Пелопоннесской войне, не могут быть установлены с точностью. Такое признание мог сделать только историк, осознающий собственную неспособность полностью реставрировать фактологию прошлого и признающий историческими только те события, которые привели к определенным последствиям.

Во всех иных случаях события могут оказываться вне поля зрения историка, т. е. рассматриваться как неисторические 186 . Отсутствие фактологической полноты описания прошлого не останавливало Фукидида: он сам писал диалоги исторических персонажей, полагая, что главное – передать смысл исторического прошлого, его образ, тем более что обычно полная достоверность оказывалась в принципе недостижима. Если Геродота называют «отцом истории», то Фукидида можно назвать «отцом психологической истории», которая изучает не только сами события, но и неизменные правила, которые определяют отношения между событиями. Благодаря историкам, прежде всего Геродоту и Фукидиду, древние греки уже в пятом столетии до нашей эры, а возможно и ранее, осознали, что существует некая реальность – Человеческий Мир, совокупность всех частных социальных единиц. Они называли его «эйкумена», в отличие от «космоса» или «мира природы».

Завоевания Александра Великого, продолженные экспансией Рима, привели к грандиозной исторической модернизации сознания. Обитаемое пространство цивилизации в античном понимании стало единым политическим целым. Мир в историческом сознании становится не только географическим, но и историческим понятием. Греко-римская история включала в свою сферу события на территории от Адриатики до Инда и от Дуная до Сахары.

Под влиянием эллинистического исторического сознания появились историки нового типа, во многом близкого к современному. Они не были участниками описываемых событий, но они и не были популяризаторами легенд и мифов о прошлом. Они научились переживать историческое прошлое как собственное и на этой основе создавать историю любого масштаба, полную драматического единства. К этому типу историков относились римские Полибий, Тит Ливий, Тацит и многие другие, воспринявшие историю как нечто прагматичное (в духе Платона) и потому, увы, жертвующие непогрешимой точностью исторического писания ради целостности изложения. Именно в республиканском, а затем и в имперском Риме возникает страноведческая матрица исторического исследования, в соответствии с которой главным действующим лицом истории становится не человек или социум, а держава, воспринимаемая как «вечная» и «неделимая». История писалась как история «своей страны», подчас представляя собой патриотическую выдумку, и противопоставлялась истории всего остального «чужого мира», нередко изображаемого самыми черными красками. Написанные в этой манере исторические сочинения продолжают появляться и сегодня, поскольку традиции создавать утрированно негативный образ воображаемого «врага» какое-то время останутся достоянием человечества на этапе протоглобального мира.

В дохристианскую эпоху можно, пожалуй, говорить о практически повсеместном распространении державного типа исторических сочинений, там, где они вообще имелись. С утверждением христианства европейская историческая наука, во-первых, восприняла как аксиому идею иррациональности человеческого поведения в истории, божественной предопределенности большей части людских поступков и их последствий (античный рационализм человеческого поведения был раз и навсегда отброшен). Во-вторых, христианская доктрина божественного миротворения и принципиально непознаваемой сущности Бога делали процесс исторического движения самопроизвольным, т. е. подлежащим не только формальной фиксации, но и научному изучению с целью выявления исторических закономерностей мироразвития, подвластных лишь божественной воле. Мысли об иррациональности человеческого поведения и самопроизвольности исторического движения возникали в контексте общего универсального характера христианского отношения к человечеству, христианского принципа равенства людей перед Богом, отсутствия избранного народа, привилегированной расы, сообщества, чьи интересы важнее интересов других сообществ.

Например, Евсевий Кесарийский, автор III – начала IV в. н. э., ставит перед собой задачу создать универсальную историю, все события которой включены в единые хронологические рамки, а не датируются по Олимпиадам, как в Греции, или по годам правления консулов, как в Риме. Его «Хроники» были компиляциями, но отличающимися от компиляций историков Поздней Римской империи тем, что хронологически упорядоченные события имели закономерную последовательность, в центре которой было рождение Христа.

Утверждение христианства в Римской империи связано с радикальным изменением взгляда на природу и форму исторического процесса, а вместе с тем и на Образ мира. На смену исторической версии цивилизационной деградации от гармоничного Золотого века к беспощадному Железному (Гесиод) и истории как вечному повторению (Эмпедокл) приходит раскрытие мирового целого как последовательности экзистенциальных состояний – от грехопадения к Ветхому Завету, искуплению Христа и эсхатологической перспективе Последних дней. Этот поворот придал исторической науке на Западе совершенно уникальную концепцию, с отзвуками которой мы имеем дело и в настоящее время.

Средневековая историография, унаследовав раннехристианские исторические тенденции, принялась последовательно обрабатывать материал с позиций универсализма – теории о единстве и целостности человечества, управляемого Божественным Промыслом. Историку надлежало не восхвалять Англию или Испанию, Францию или Италию, а говорить о gesta Dei – деяниях Божьих. История рассматривалась как воля Бога, независимое от стремлений человека закономерное течение событий. Все, кто пытаются изменить миропорядок, – слуги Дьявола. Неслучайно раннехристианский историк Ипполит определял Дьявола как «врага всего миропорядка» 187 .

Эпоха Возрождения добавила истории человеческих страстей, которые рассматривались как необходимое проявление человеческой природы. Три большие области знания – поэзия, история и философия – питались тремя способностями человеческого духа – воображением, памятью и разумом (Френсис Бэкон). Историю принуждали отказаться от претензий предсказывать будущее. Рене Декарт заключил, что история, какой бы она ни была интересной и поучительной, не может претендовать на истину, поскольку события, описываемые ею, никогда не происходили так, как она их описывает. Картезианская, или декартовская, школа истории основывалась на трех принципах: в истории вера не может подменять рассудок; источники надо сравнивать, избегая взаимопротиворечивых; письменные источники необходимо проверять неписьменными. Блистательные умы XVII–XIX вв.