где c – число выборов, изображаемых «вилками» в графе.

Введение такого коэффициента – назовем его мультипликативным – имеет смысл лишь для несуммативной системы, для обнаружения которой необходим в свою очередь коэффициент первого типа. Можно, таким образом, заключить, что суммативный коэффициент есть частный случай мультипликативного.

Дальнейший анализ состоит в выяснении более тонких зависимостей между классами и признаками, образующими систему, т. е. в собственно структурном описании системы, но это – тема специальной работы, выходящая за рамки задачи, поставленной в настоящей статье.

Бенвенист 1965 – Бенвенист Э. Уровни лингвистического анализа // Новое в лингвистике. Вып. 4. М., 1965.

Всякий раз, когда фонолог сталкивается со случаем неразличения того, что в других условиях различается, он волен поступить трояко: (а) констатировать совпадение (или частичное совпадение), обусловленное ограничениями на дистрибуцию различаемых единиц; (б) констатировать снятие различия, обусловленное позицией нейтрализации; (в) констатировать спонтанное отсутствие различия. Точки зрения (а) и (б) могут взаимно перекрещиваться, давая новые интерпретации: (г) констатация совпадения, обусловленного нейтрализацией; (д) констатация снятия различия, обусловленного дистрибутивными факторами («дефективная дистрибуция»). Каждая из приведенных интерпретаций отличается отнюдь не одной терминологией, а отражает принципиальное расхождение во взглядах на одни и те же явления. Поэтому с каждой точкой зрения может быть соотнесена определенная фонологическая школа, рассмотрением которых, впрочем, мы в данной статье заниматься не обязаны 46 . Укажем только, что пункты (а) и (д) отражают взгляды, бытующие в американской дескриптивной фонологии, пункт (б) – пражскую концепцию нейтрализации, пункт (в) – так называемую ленинградскую школу, смыкающуюся с лондонской школой Д. Джоунза; пункт (г) – фонологическую концепцию Л. Ельмслева. Разумеется, есть и другие варианты и вариации указанных точек зрения, даже простое перечисление которых здесь невозможно.

Всем этим интерпретациям можно противопоставить такое понимание рассматриваемого случая, которое базировалось бы не на критерии тождества (совпадения), а на критерии различия. Очевидно, этот путь является естественным развитием тезиса Соссюра о том, что в языке нет ничего, кроме различий. Правда, Соссюр, по мнению Э. Бейссанса, допустил в этом пункте противоречие, утверждая далее, что различия есть лишь обратная сторона тождеств [Buyssens 1949]. Действительно, логичнее с точки зрения соссюрианства было бы сформулировать инверсное утверждение: тождества есть обратная сторона различий. Различимость в языке абсолютна, тождественность относительна. В фонологическом плане справедливость этого утверждения обусловливает фонологическую фиктивность так называемого частичного совпадения фонем (phonemic overlapping) (ср.: [Якобсон, Хале 1962: 241]). Так, в датском языке противопоставленные гласные фонемы /у/ – /o/ «частично совпадают», так как в позиции перед /n/ первая представлена вариантом [o]. Но это тождество оказывается относительным и эмически мнимым, поскольку вторая фонема в той же позиции представлена вариантом [oe], схематически:

ср.: synder [sonr] ‘грехи’ – sonner [soenr] ‘сыновья’; абсолютно значимым остается различие по степени раствора (компактности), которое сохраняется во всех позициях и которое заставляет отождествлять [o] перед /n/ не с фонемой /o/, а с фонемой /y// 47 , т. е. руководствоваться не критерием «звукотипа» (как результата абсолютизации тождества), а критерием «функционального типа», обусловленного абсолютной тенденцией к сохранению релевантного различия. Поэтому всякое тождество в языке есть в конечном счете функциональное тождество, т. е. частный случай различия. Позиционное отношение [y]1 – [o]2 в датском языке может восприниматься как тождество только потому, что отношение [o]2 – [oe]2 воспринимается как различие, позиционно параллельное различию [y]1 – [o]1, заданному системой. Эта лингвистическая специфика категории тождества – различия была замечена Н. Ф. Яковлевым еще 40 лет назад [Яковлев 1928: 46] 48 .

Raison d’^etre фонем в системе языка лаконично определяется Р. О. Якобсоном и М. Халле: «Никакая фонема не означает ничего, кроме простого различия» (mere otherness) [Якобсон, Халле 1962: 237]. Данный афоризм отражает основной принцип эмического уровня: отличимость через противопоставленность. Естественно потребовать, чтобы интерпретация всякой единицы, определяемой как «-эма», строилась на этом принципе. Между тем классическая теория нейтрализации, разработанная Пражской школой в предвоенные годы, определяет единицу, создаваемую нейтрализацией, – архифонему, через отсутствие различия, и только. В результате архифонема оказалась весьма противоречивым понятием, означающим эмическую единицу, несравнимую с фонемой ввиду их различного признакового состава и одновременно входящую в один уровень анализа вместе с фонемой как фонологическая составляющая слова 49 . Попытка Трубецкого переформулировать корреляцию в терминах архифонем не только не упростила ситуацию, но внесла в нее новую двусмысленность. Члены противопоставления получали при этом «трансцендентальную» характеристику как маркированный и немаркированный, причем последний представлялся в виде «архифонема + нуль», а маркированный – в виде «архифонема + некоторый признак (марка)» [Trubetzkoy 1936a: 33–34].

Очевидное несоответствие этой интерпретации определению фонемы в «Проекте» пражской фонологической терминологии (см.: [Булыгина 1964: 79–80]) послужило поводом для оживленной дискуссии на страницах TCLP, следствием которой явилось новое осмысление фонологической единицы как терма минимального фонологического различия (см.: [Вахек 1967: 90]). Но и с этими дополнениями пражская теория нейтрализации оставляла почву для внутренней противоречивости. Формула немаркированного коррелята «архифонема + нуль», при отсутствии специального обсуждения семиотичности этого нуля, становится эквивалентной формуле «архифонема», ср.: «фонема типа b содержит две фонологические единицы – единицу р и единицу ‘звонкость’» [Там же: 91]. Это в свою очередь провоцирует понимание оппозиции как «архифонема»: «архифонема + марка», т. е. оппозиция фонем превращается в оппозицию части и целого. Таково следствие нечеткости, вернее недоговоренности, в формулировке Трубецкого: «…les termes d’une opposition supprimable se d'ecomposent phonologiquement en ‘archiphon`eme + qualit'e sp'ecifique’» [Trubetzkoy 1936b: 13]. Указанное противоречие было бы невыводимо из этой формулировки, если бы нуль интерпретировался как значимое отсутствие признака, т. е. тоже как «qualit'e sp'ecifique», но это создало бы, в рамках комментируемой теории, трудности при определении маркированности, которая и была введена как «трансцендентальная категория», позволяющая переходить от фонемы в оппозиции к архифонеме в нейтрализации. При внесении же описанных коррективов определение маркированности стало бы сугубо эвристическим фактом (ср.: [Шаумян 1962: 138–139; Вazell 1956]).

Принципиально иной подход к описанию нейтрализации декларирован Московской фонологической школой (МФШ). В противоположность упомянутым выше фонологическим направлениям, московская теория нейтрализации сосредоточивает внимание не на совпадении (отсутствии различия), а на сохранении различия, но на более высоком уровне, т. е. «на первый план выдвигается момент функциональной значимости» [Кузнeцов 1941: 148]. Центральной идеей этого подхода является идея групповой различимости, сформулированная А. А. Реформатским еще в начале 30-х годов, в период его увлечения лингво-полиграфической проблематикой [Реформатский 1933: 49]. В. Н. Сидоровым была введена специальная единица – самим автором, впрочем, нигде в печати не отраженная – для уровня групповой различимости, названная гиперфонемой. В европейской фонологии коррелятом данного понятия может быть архифонема, но лишь в чисто терминологическом аспекте. По существу же это понятие противоположно понятию архифонемы как в его отношении к понятию оппозиции, так и в отношении к уровню фонем вообще [Reformatski 1957; Реформатский 1970]. Среди европейских фонологов, пожалуй, только А. Мартине близко подошел в своей теории нейтрализации к понятию гиперфонемы, когда он, со свойственной ему тонкостью анализа, указал на ряд противоречий в пражской концепции и обосновал применение понятия архифонемы к таким простым фонологическим единицам, которые способны в определенных позициях расщепляться на два или более фонологически отличных элемента, но которые не тождественны ни с одним из этих элементов [Martinet 1936: 54]. Что же касается понятия гиперфонемы, фигурирующего в фонологической концепции К. Пайка, то это – чистейшей воды омонимия, поскольку для Пайка гиперфонема – это фонологический контекст (слог, слово и т. д.), в котором исследуется поведение минимальной «бихевиоремы» – фонемы [Pike 1955: 41].

Но, как это ни парадоксально, встречаемость понятия и особенно термина «гиперфонема» в трудах московских фонологов находится в обратной зависимости от его фундаментальности в фонологической концепции МФШ. Даже в исследованиях тех фонологов, которые сознательно стоят на позициях Московской школы, обычным является использование термина «архифонема», причем вместе с вызываемыми им пражскими ассоциациями (ср., например, работы С. К. Шаумяна, И. И. Ревзина). Отчасти это объясняется фрагментарностью и спорадичностью описаний данного понятия в работах теоретиков МФШ (Р. А. Аванесов, например, вообще не пользуется терминами «нейтрализация» и «гиперфонема»), отчасти – некоторой двусмысленностью этих немногочисленных описаний.