– Хочешь, я ему трубку дам? – уже спокойно спросил я.

– Нет. – Петров сделал паузу. – Куда надо портрет привезти?

– Прямо на выставку, Сашка. – ответил я. – Через сколько будешь?

– Максимум час! – всё равно в голосе моего друга чувствовалось сомнение.

– Не подведи меня! – как можно убедительнее сказал я ему и положил трубку.

В этот момент появился Прохор в сопровождении распорядителя, на которого жалко было смотреть.

– Алексей Александрович, ваше сиятельство! – он сделал вид, что запыхался. – Что случилось? Кто посмел? Почему люди выставку покидают?

– Творческие люди неуважение проявили, Прохор… - сказал я через губу. – Пришлось восполнять пробелы в воспитании… - и обратился к дрожащему распорядителю. – Милейший, вы будьте поаккуратней с этой творческой интеллигенцией. Жизнь так коротка…

Теперь за сердце хватался уже распорядитель. Прохор его пихнул локтём в бок, чем привёл в чувство, и сказал:

– Чтоб я тебя и охрану не видел! – того долго уговаривать не пришлось, и он быстренько испарился.

После этого настала моя очередь:

– Ты что творишь, Лёшка, на выставке умудрился влететь! – начал меня воспитывать шёпотом Прохор.

Я не стал ему ничего отвечать, а просто подозвал Лесю:

– Расскажи ему, как всё было.

Они уединились на пару минут, после чего Прохор демонстративно кровожадно оглядел художника и многозначительно хмыкнул, отчего тот поёжился, но присутствие духа всё же сохранил.

В ожидании Сашки мы спустились в пустой зал на первом этаже и по второму разу начали обходить полотна, слушая красочные комментарии Хмельницкого. Он даже, казалось, окончательно отошёл от произошедшего, был крайне экспрессивен и красноречив, определив нас с Лесей и Прохором в заинтересованных слушателей, понимающих в живописи и близких ему в восприятии мира. Художник даже не заметил, как к нам присоединился ещё один поклонник его таланта – Сашка Петров, который с горящими глазами внимал каждому слову Мастера. Остановились мы только на втором этаже, напротив того самого пейзажа, который так понравился Алексии. Будто что-то вспомнив, Хмельницкий вдруг остановился, оглядел нас, задержав взгляд на девушке, порывисто снял картину со стены и протянул Лесе.

– Это вам! От всего сердца! – глаза его горели.

Она посмотрела на меня, как бы спрашивая разрешения, и я кивнул. Леся повернулась к Хмельницкому и взяла картину.

– Спасибо, Святослав! – поблагодарила она и сняла очки.

Художник впился глазами в её лицо, не обращая внимания на окружающее. Леся больше не боялась его фанатизма и даже робко улыбнулась. Мы все не спешили вмешиваться, а Сашка так и вовсе наблюдал за разворачивающимся действом с трепетным уважением к художнику. Всё волшебство момента нарушил Прохор:

– Кто-то, по-моему, хотел портрет посмотреть?

Хмельницкий нехотя оторвался от созерцания Алексии и обратил внимание на нас, грешных:

– На первом этаже, там освещение лучше.

Мы спустились за ним на первый этаж, Сашка достал портрет и установил на специальную подставку. Очень хотелось ахнуть – Алексия на портрете была как живая. Петров действительно сумел передать её характер, эмоции, чувства! Даже я, ничего не понимавший в живописи, видел, что Сашка сумел поймать момент, и выразить его в картине. Судя по всему, всех остальных обуревали такие же чувства, за исключением Хмельницкого – он, прищурив глаза, подходил к портрету то ближе, то опять возвращался на старое место. На Сашку было больно смотреть – он напряжённо наблюдал за художником, нервно сжимая ладони. Наконец, Хмельницкий, не обращая ни на кого внимания, встал напротив портрета и застыл.

– Ваше сиятельство! – повернулся он наконец ко мне. – Примите мои самые глубочайшие извинения! – Хмельницкий поклонился. – Лучше Александра написать я не сумею!

– Это вы не мне, а вашему коллеге скажите! – усмехнулся я и, указал на школьного друга.

Сашка же, ещё ничего не понимая, переводил взгляд с меня на Святослава и обратно. Когда до него дошла суть сказанного, он покраснел и засмущался, в отличие от того же самого Хмельницкого, который в одночасье завладел вниманием Петрова. Пока они обсуждали какие-то свои художественные тонкости, мы втроём сумели перевести дух, и уже спокойно насладиться портретом.

– Лёш, так как на счёт обложки альбома? – спросила меня Леся.

– Точно подходит! – кивнул я. – А на следующий альбом у тебя Хмельницкий есть, что-нибудь придумает.

– Это да, творческая личность в высшей степени! – хмыкнула она. – Даже оторопь порой берёт…

– Да нормальный мужик, вроде, только с закидонами на почве рисования… - ухмыльнулся я.

В это время Хмельницкий при помощи Сашки Петрова сняли одну из картин в центре экспозиции и повесили туда портрет Алексии. Закончив, Святослав прокомментировал:

– Выставка будет длиться ещё две недели, практически все картины распроданы, и работа Александра займёт центральное место! – мой друг на это лишь скромно улыбнулся.

– Алексия, ты не против? – спросил он.

Она опять глянула на меня, и, получив моё молчаливое согласие, кивнула:

– Конечно, не против, Саша, какие могут быть вопросы! Но портрет всё равно мой!

– Это даже не обсуждается! – кивнул в ответ Петров.

Весь этот пафос, с выражением взаимных чувств и обязательств, опять остановил Прохор: