Вот что видел ясно Марк Аврелий и что сделало его так мало благосклонным к христианству. «Лагерь благочестия», эта новая «система отечества, основанного на Божественном слове» (Ориген), не имеет ничего общего с римским лагерем, который никак не помышлял приготовлять своих граждан к небу. Церковь в самом деле признает себя совершенным и полным обществом, высшим, чем общество гражданское; пастырь имеет более значения, чем магистрат.

Отечество христианина – церковь, как отечество еврея – синагога; христианин и еврей живут во всех странах, где они находятся, как иностранцы. Христианин едва даже признает отца и мать. Он ничем не обязан империи, а империя ему обязана всем, ибо только присутствие верных (верующих), рассеянных в римском мире, останавливает гнев небесный и спасает империю от разрушения. Христианин не радуется победам империи; общественные бедствия кажутся ему подтверждениями пророчеств, осуждающих мир на гибель от огня и варваров. Космополитизм стоиков также имел свои опасности, но горячая любовь к цивилизации и греческой культуре служили противовесом излишествам их отрешенности.

Во многих отношениях христиане были, конечно, верными подданными. Они никогда не бунтовали; они молились за своих гонителей; несмотря на свои неудовольствия против Марка Аврелия, они не приняли участия в возмущении Авидия Кассия. Они выставляли на вид принципы самого абсолютного легитимизма. Так как Бог дает власть тому, кому Ему угодно, то следует без всякого испытания повиноваться тому, кто владеет ею официально. Но эта видимая политическая ортодоксия была, в сущности, только культом успеха. «Между нами не было никогда партизанов Альбина, приверженцев Нигера», – говорит с похвальбой Тертуллиан в царствование Септимия Севера. Но по правде, чем Септимий Север был более законным государем, чем Альбин или Песценний Нигер? Он имел больше успеха, чем они, вот и все. Христианский принцип – «нужно признавать того, кто держит в своих руках власть» – должен был содействовать водворению культа совершившихся фактов, то есть преклонению перед силой. Либеральная политика ничем не обязана и никогда ничем не будет обязана христианству. Идея представительного правительства противоположна той, которую прямо проповедовали Иисус, св. Павел, св. Петр, Климент Великий. [39]

Самую важную из гражданских обязанностей, военную службу, христиане не могли нести. Эта служба кроме необходимости проливать кровь, что экзальтированным верующим казалось преступным, соединена была с такими действиями, которые для боязливой совести казались идолопоклонническими. [40] Без сомнения, было много христиан-солдат во II в.; но очень скоро несовместимость призваний сделалась явной: солдат оставлял оружие или делался мучеником. «Нельзя служить двум господам» – вот принцип, беспрестанно повторяемый. Изображать меч или лук на перстне было делом запрещенным. «Мы достаточно сражаемся за императора, – говорили христиане, – если молимся за него». Большой упадок римского войска, замечаемый к концу II в. и особенно ярко обнаружившийся в III в., имеет свою причину в христианстве. Цельс заметил здесь истину с удивительной проницательностью. Военная храбрость, которая, по воззрению германца, одна только и открывает Валгаллу, не есть даже добродетель в глазах христианина. Если она употребляется на службу делу хорошему – в добрый час, если нет – это не больше как варварство. Конечно, человек, очень храбрый на войне, может быть человеком очень посредственной нравственности, но общество, составленное из совершенных людей, было бы так слабо! За то, что он был слишком последователен, христианский Восток потерял всякую военную силу.

Ислам этим воспользовался и дал миру печальное зрелище этого вечного восточного христианина: везде он один и тот же. Несмотря на различие рас, вечно обожаемый, вечно избиваемый, неспособный смотреть прямо в лицо военному человеку, вечно подставляющий свою шею под удар сабли; жертва малоинтересная, потому что она не возмущается и не умеет держать оружия даже тогда, когда его кладут ему в руки.

Христианин бежал также гражданских должностей, общественных повинностей, гражданских почестей. Добиваться этих почестей, искать этих должностей или даже только принимать их – это значило показать знак веры в такой мир, который принципиально считался осужденным и в основании был запятнан идолослужением. Закон Септимия Севера позволил «приверженцам иудейского суеверия» достигать почестей, освободив их от обязанностей, противоречащих их верованиям. Христиане, конечно, могли воспользоваться этими разрешениями, но они этого не сделали. Украшать венками свою дверь при объявлении дней торжества, принимать участие в увеселениях, в общественных удовольствиях – было для них отступничеством. То же запрещение по отношению к трибуналам (суду). Христиане никогда не должны были обращаться к ним со своими тяжбами; они должны были обращаться к третейскому суду своих пастырей. Невозможность смешанных браков окончательно воздвигала непреодолимую преграду между церковью и обществом. Верным (верующим) запрещено было прогуливаться по улицам, вмешиваться в общественные разговоры; они должны были видеться только друг с другом. Даже гостиницы не могли быть общими, во время путешествия христиане приходили в церковь и здесь участвовали в агапах, получали долю при раздаче остатков от священных приношений».

Далее Ренан говорит, что христианство имело влияние на искусство. Скульптура и живопись считались враждебными ему. Отсюда находит себе объяснение поразительный факт исчезновения скульптуры в первой половине III века. По словам Ренана, христианство «сразу убило античное искусство». Более медленное, хотя не менее решительное поражение нанесено им богатству. Христианство явилось в этом отношении «необычайной экономической революцией». Римская империя, уничтожив родовые привилегии, расширила, напротив, имущественные. Не установив настоящего равенства между гражданами, она создала глубокое различие между богатыми и бедными; ошибочный взгляд греков, презиравших крестьянина и рабочего, нашел здесь себе полное выражение. Первоначально и «христианство не сделало ничего для крестьянина: оно даже повредило сельскому населению установлением епископств, выгодами которых пользовались только одни города». Но христианство имело огромное влияние на поднятие достоинства ремесленника, рабочего. Одна из заповедей, с которыми Церковь обращается к рабочему, состоит в том, чтобы он исполнял свое ремесло со вкусом и прилежанием. Слово «operarius» входит в честь. В надгробных надписях ремесленник и мастерица – христиане получают похвалы за то, что были хорошими тружениками. Ведущий честную жизнь, снискивающий честным путем ежедневное пропитание работник именно и есть идеальный христианин. Скупость – высшее преступление в глазах христианина. Милостыня считалась священной обязанностью для каждого. Богач, не дающий своего излишка неимущим, признается похитителем чужого добра. Сама церковь делалась благотворительным учреждением, где находили кров и пропитание бедные и странствующие.

«Богатого везде приносили в жертву». Немногие из богатых вступали сначала в лоно церкви. Их положение было одним из самых трудных. Бедные, гордившиеся евангельскими добродетелями, третировали богатых с таким видом, который мог показаться высокомерием. Богатый должен был заслужить прощение своему богатству; царствие небесное было ему недоступно, пока он не очистит своего богатства милостыней или не искупит мученичеством. Общности имущества не было уже, если только она вообще когда существовала. То, что именовалось «апостольской жизнью», то есть идеал первоначальной жизни Христа, оставалось мечтой, потерянной вдали. Но собственность верного только наполовину ему принадлежала, и в действительности церковь предъявляла на нее уже такие права, как и сам владелец собственности.

Вот очень интересные, глубокие, верные, только иногда парадоксальные и преувеличенные положения великого французского историка-мыслителя, в которых он определенно и прямо высказал мысль, что новая сила, вырастающая в человеческом обществе на закате дней империи, не могла не подорвать окончательно основ древнего государства и общества.

Итак, мы видели, что положение империи в III в. было критическое, что нужны были коренные и всесторонние меры для того, чтобы обновить разрушающееся здание, восстановить силы дряхлеющего организма, иначе катастрофа должна была неминуемо разразиться. Прежде всего нужно было отразить варваров, остановить их усилившийся напор. И действительно, целый ряд энергичных императоров Иллирийского дома, как Клавдий Готский, Аврелиан, Проб и другие, так упорно и успешно сражались с германскими полчищами, что принудили германцев временно приостановить свое наступательное движение в пределы империи. А последующие императоры: Диоклетиан (284–305) и Константин (306–337), примирившийся с христианством после неудачной борьбы не на жизнь, а на смерть и искусно воспользовавшийся великой новой силой, целой системой последовательных реформ придали государству новый вид, поставили империю на ноги и на некоторое время отсрочили ее падение, а восточной ее части дали возможность просуществовать целых одиннадцать веков. Останавливаться подробно на реформах Диоклетиана и Константина за недостатком времени мы не будем и ограничимся тем, что отметим только главные пункты, очертив только остов нового здания бюрократической монархии со строго централизованным управлением и самодержавной, освобожденной от всех ограничивающих форм, властью императоров во главе.

Прежде всего Диоклетиан, приноравливаясь к требованиям времени и понимая обнаруживавшееся не раз в продолжение III века стремление провинций, особенно западных, к самостоятельности и отдельности, а также невозможность для одного императора управиться с таким обширным, растянутым на огромное пространство государством, как римская империя (особенно ввиду опасности, угрожавшей целости империи на северных и восточных границах), избрал, уже вскоре после вступления на престол, себе в соправители друга своего Максимиана, дав ему особый почетный титул Цезаря. Но уже через несколько лет после того, в 293 году, Диоклетиан решился назначить еще двух Цезарей, опытных полководцев Галерия и Констанция Хлора. Сам же Диоклетиан присвоил себе и распространил на Максимиана титул Августа. Управление государством было разделено между этими четырьмя лицами следующим образом: Восток и Фракию Диоклетиан оставил себе, Италию, Африку, Испанию отдал Максимиану, Констанций Хлор получил Галлию и Британию, Галерий – Иллирию, юг Македонии и Грецию. Такая система верховного управления должна была поддерживаться всегда, причем четыре верховных правителя – оба Августа и оба Цезаря – составляли нечто вроде искусственной династии. Каждый Август, вступая в исправление своей высокой обязанности, усыновляет одного из Цезарей, который считается наследником его сана и власти. По истечении двадцатилетнего срока оба Августа отказываются от власти в пользу своих Цезарей, которые, приняв титул Августов, назначают и усыновляют себе двух новых Цезарей; эти последние, по истечении того же срока, должны заступить их место в качестве Августов и так далее в том же порядке.