Шрифт:
Не мог я этого — и все тут.
Несколько дней спустя Майкл устроил прощальный обед по поводу Саниного отъезда — теперь, когда Плащаницу вернули отцу Фортхиллу, ничто не мешало молодому рыцарю возвратиться в Европу. Меня тоже пригласили, поэтому я побрился, пришел и умял сотни полторы гамбургеров. Покончив с гамбургерами, я зашел по делу в дом, но задержался, чтобы заглянуть в прихожую.
Саня сидел в кресле и с несколько озадаченным видом смотрел на телефон.
— Опять, — сказал он.
Рядом с ним сидела на диване, закинув ногу на ногу, Молли. На коленях ее лежала телефонная книга, из которой торчал листок бумаги — я узнал в нем список покупок, забытый мною в домике на дереве. Выражение лица ее оставалось совершенно серьезным, но в глазах плясали чертики. Она подчеркнула строчку в телефонной книге красным карандашом.
— Как странно, — сказала она и продиктовала еще один номер.
Саня набрал его.
— Алло? — произнес он в трубку. — Алло, сэр. Не могли бы вы сказать, продается ли у вас табак «Принц Альберт» в бан… — Он снова зажмурился, потом повернулся к Молли. — Опять повесили трубку.
— Жуть, — согласилась Молли и подмигнула мне.
Я вышел, пока не начал хрюкать от сдерживаемого смеха. В палисаднике перед крыльцом играл в траве маленький Гарри. Наверное, считалось, что сидевшая в прихожей старшая сестра присматривает за ним.
— Привет, парень, — окликнул я его. — Не играл бы ты здесь один. А то обвинят в аутизме, не успеешь и опомниться.
Что-то негромко звякнуло в траве рядом с маленьким Гарри. Он подскочил от неожиданности и тут же потянулся к этому.
Я запаниковал и, опередив его прыжком, которому позавидовала бы иная лягушка, накрыл маленькую серебряную монетку ладонью. Руку кольнуло, как электрическим разрядом, и я вдруг испытал ощущение, словно кто-то неподалеку проснулся после долгого сна и потягивается.
Я поднял взгляд и увидел на улице у калитки машину с опущенным со стороны водителя стеклом.
За рулем сидел, лениво улыбаясь, Никодимус.
— Увидимся, Дрезден.
Он тронул машину с места и уехал. Я отнял дрожащую руку от монеты.
Потемневший знак Ласкиэль лежал в траве у меня перед глазами. Я услышал за спиной скрип открываемой двери и, повинуясь инстинкту, сцапал монету и сунул ее в карман. Оглянувшись, я увидел Саню — он стоял на крыльце и, хмурясь, смотрел на улицу. Он принюхался, раздувая ноздри, подошел ко мне и принюхался еще раз. Потом опустил взгляд на ребенка.
— Ага, — пророкотал он. — От кого-то у нас попахивает. — Он взял мальчугана на руки и несколько раз подкинул в воздух, от чего тот восторженно завизжал. — Не будете возражать, Гарри, если я украду вашего приятеля на минутку?
— Валяйте, — кивнул я. — Я все равно собирался уходить.
Саня улыбнулся и протянул мне руку. Я пожал ее.
— Приятно было с вами работать, — сказал он. — Что ж, возможно, еще увидимся.
Монета в кармане казалась ужасно холодной и тяжелой.
— Угу. Очень даже возможно.
Я ушел с обеда, не попрощавшись, и направился прямиком домой. Всю дорогу кто-то едва слышно нашептывал мне на ухо всякое… разное. Я заглушил это громким, не слишком музыкальным пением и принялся за работу.
Десять часов спустя я отставил в сторону лопату и заступ и окинул критическим взглядом двухфутовую яму, которую вырыл, продолбив бетонный пол своей лаборатории. Шепот у меня в голове сложился в роллинговскую «Жалость к Дьяволу».
— Гарри, — шептал вкрадчивый голос.
Я бросил монетку на дно ямы. Потом положил туда же стальное кольцо дюйма три в диаметре — так, чтобы монета лежала в самом его центре. Коснувшись кольца пальцем, я пробормотал заклинание, и шепот разом стих.
Я вылил в яму два ведра цементного раствора и заровнял так, чтобы верх ее был вровень с полом. Потом поднялся из лаборатории и закрыл за собой люк.
Мистер подошел ко мне, требуя толики внимания. Я плюхнулся на диван, и он разлегся пузом кверху у меня на ногах. Я погладил его, глядя на стоявшую в углу трость Широ.
— Он сказал, я должен жить в мире серых. И чтобы я верил сердцу. — Я почесал Мистеру его любимое место за правым ухом, и он одобрительно мурлыкнул. Что ж, хотя бы на мгновение Мистер согласился, что сердце у меня настроено как надо. Впрочем, возможно, он не совсем объективен.
Подумав немного, я взял трость и полюбовался гладкой, отполированной временем деревянной поверхностью. Энергия «Фиделаккиуса» чуть покалывала кончики моих пальцев. На ножнах темнел один-единственный японский иероглиф. Когда я спросил у Боба, что он означает, тот перевел это одним словом: «Вера».