Потом я заметил, что на меня надели форму, по размеру большую и дурно пахнущую. И по этой форме понял: началась настоящая острожная жизнь.

К сожалению, я знал принцип: если буян, то на родословную не смотрят. И теперь, если быть откровенным с собой до конца, у меня осталось два пути: провести десять, двадцать, а может, и более лет в остроге, или бежать. Рубовский, наверняка, возьмется за моё дело из принципа: слишком много дерзостей услышал он от меня, да и посадить сыщика с блестящей карьерой за решётку — это лакомый кусочек. Он упадёт в собственном мнении, если не воспользуется шансом.

Тихонько пропела задвижка в двери, и в оконце появилась пара глаз надзирателя. Я поднял руку и показал кулак. Задвижка закрылась.

Я попытался подняться, но тело отзывалось на каждое движение нестерпимой болью. Наконец, я поднялся и едва не задел макушкой потолок.

"Что теперь?" — спросил я себя, ведь в комнатушке даже ходить не представлялось возможным.

Я снова сел и горько вздохнул. Я находился во внутренних отделениях острога, а поэтому вопрос абсолютно уместен: возможен ли побег? Какая там статистика беглецов?

А Ламбридажь? По правде говоря, я до этого времени не задумывался о магической составляющей Ламбридажи. Я знал, что она переносит человека из любой точки мира к другому экземпляру, где бы тот ни находился. Но сможет ли она вытащить меня из тюрьмы, стены которой хранят не сотни, а тысячи, десятки тысяч охранных заклинаний, и пробить их ещё никому не удавалось?

Да, в лицее они изучали остроги. Сыщик должен знать, как устроены те места, где лишают свободы преступников, которых он поймает. Я вспомнил удивление студентов, когда им сообщили, что все состоявшиеся побеги из острога Центрального округа строились на физической силе и выносливости, а не на магии. "Как же так? Почему без помощи магии?" Преподаватель усмехнулся.

"Вы не учли, во-первых, что сама по себе тюрьма защищена множеством заклинаний, которые наложены были сотни лет назад. А заклинания со временем, как и вино, становятся крепче, подпитываясь энергией мира. Кроме того, стены острога сложены из камня, добываемого в одной из гор Уральского хребта, славящегося своими удивительными минералами. Древнейшие наслоения хранят в себе неисчислимое количество тайн. И камни, на которых зиждется острог, не проницаемы для магии. Все заклинания покрывают их подобно краске. Стены делают невозможным невербальное общение арестантов. Вы ещё совершите поездку в острог и сами попробуете связаться друг с другом из разных камер. Уверяю, у вас ничего не получится. Ни одна мысль не выходит за пределы камеры".

"Вы сказали "во-первых", — заметил кто-то. — А во-вторых?"

"Благодарю за внимательность к моим словам. Да, я действительно сказал "во-первых", чтобы потом произнести "во-вторых". А во-вторых, друзья мои, даже самые сильные маги теряют свои способности после пяти лет ареста".

Все в ужасе притихли.

"Вот вам и пример, друзья мои. Если хотите остаться магами и людьми, не совершайте преступлений. Нет пути ужаснее и больнее, чем путь крови".

Я очнулся от воспоминаний, потому что рука нестерпимо жгла. Я положил Ламбридажь себе на колени.

"Николай, ответь. Ты всё ещё в тюрьме?"

"Не в бане же!"

Слова исчезли, на их месте возникли другие:

"Скоро будешь в бане. Со мной приключилась занятная история. Когда ты прибудешь ко мне, всё поймёшь. Поспеши. Пароль: "Шаловливая дама". Жду!"

Я засмеялся было, но улыбка тут же стёрлась с лица.

"Мы не учли одно немало важное обстоятельство: я в тюрьме, ограждённой заклинаниями. Буду пытаться".

Спустя минуту:

"Не дрожи! Мой новый знакомый, г-н Волконский, с коим я тебя познакомлю и с коим ты, я чувствую, сойдёшься, ибо я уже вижу вашу схожесть в благородном нахальстве и глупом удальстве, говорил, что книжицы наши уникальны и способны вытащить человека откуда угодно. Или тебе понравились мужественные охранники, так что о женщинах уже не вспоминаешь?"

Я как следует выругался, чтобы от души посмеяться.

Я спрятал в Ламбридажи перо и чернильницу и услышал металлическое звяканье замка.

"Нельзя медлить!" — и я развернул Ламбридажь, опустил на неё ладони.

— Что такое, господин Переяславский? — удивлённо пролепетал начальник, за которым теснились стражи.

— Пошёл вон! — гаркнул я и расхохотался, как припадочный. Сомнения уничтожены: всё получится! — Шаловливая дама! — выкрикнул я.

По ладоням хлестнул жар, дрожь пробрала меня всего. Ламбридажь стала беловато-серой, как кусок раскалённой стали. Я почувствовал такое, о чём достоверно сказать не могу и сейчас: молния восхищения, азарта и трепета пронзили меня, и от этой внутренней бури я закричал. Стены острога дрогнули, посыпалась пыль. Зазвенело высыпавшееся из окна стекло.

— Боже мой! — и надзиратель в ужасе ступил назад.

По Ламбридажи прошлась волна белого пламени, и книга растворилась в моих ладонях: она влилась в мою кровь, проникла во все кости и мышцы, она заполнила мозг и разом очистила от сомнений.

Дрожь повторилась, рёбра захрустели. Я одним махом стащил с себя тюремную рубаху и оглянулся: из моей спины, на ходу облачаясь перьями, вырывались крылья. Они мгновенно возвысились надо мной и скоро упёрлись в потолок. Оперение их становилось всё гуще и отдавало серебром. Мышцы на груди и руках увеличились. Я ощутил в них крепость закалённого металла.