– Ты просто гений! Виртуоз архитектуры! Но как мы это осуществим?

– Очень просто, ответил Andr'e. – Ведь ты собиралась в Тулузу к сестре, чтобы пообщаться с её внуками. Так поезжай и побалуй детишек, мне кажется, тётушка Розали очень строга с ними. А в это время моя бригада рабочих исполнит твою мечту. И это будет тебе рождественский сюрприз! Вернее, один из сюрпризов!

Andr'e захотелось рассказать матери о переписке с Катей, о возникшем только что сильном желании пригласить её после ремонта на традиционный рождественский ужин и познакомить со всей семьёй. Но в последнюю минуту он сдержался, решив сначала переговорить с Катюшей.

Окинув еще раз критическим взглядом проект, он внёс некоторые поправки, заменив окно в гостевой комнате на витраж в русском стиле.

С поющим сердцем Andr'e возвращался в Лурд. Он чувствовал в себе какие-то новые силы и желания, ему казалось, выражаясь языком архитектуры, что он нашёл «clef de voute» своей жизни. Его уже перестало удивлять, что Катя, совсем того не желая, вошла стремительно в его жизнь и воображение. Он хотел увидеться с ней как можно быстрее, но до встречи было еще далеко, и он сгорал от нетерпения, сердясь на время. В монастыре он убедился, что время идет медленно, когда за ним следишь. Видимо, оно чувствует слежку.

Andr'e вышел на привокзальную площадь Лурда и был ошеломлён многочисленной пёстрой толпой цыган. Увидев большой плакат: «Association national des gens du voyage», он понял, что сегодня «тематическая» процессия в Лурде, и восемь тысяч цыган со всей Европы собрались здесь. Впервые он увидел в Лурде такое буйство цвето-одежды и украшений, которые так отличались от монотонно-сдержанной «униформы» обычных паломников. Он с удовольствием влился в разноязычный поток и вдруг смутился серостью своего костюма, коричневостью чемодана и чернотой туфель. Он был одиноким вороном среди ярких экзотических птиц.

Наверное, и душа моя потускнела, приспособилась к моему грустному костюму, – промелькнуло у Andr'e в голове, – а вот у Кати – горит! Вдруг ему захотелось запеть во весь голос: «Гори, гори, моя душа!», но врожденное чувство меры не позволило этого сделать. Шедшие рядом мужчины в своих вольных, открытых ветру сорочках напомнили Ромена Гари, любившего носить шелковые рубашки распахнутыми на его мужественной волосатой груди героя.

– Почему юные, красивые, умные женщины так добивались и обожали Ромена Гари, ведь он никогда не становился другом женщины, если мог стать любовником, – в чём секрет? – спросил он Катю. На что нравственная Катя ответила неожиданно, что это вина западных женщин, которые принимали его за любовника, а он был просто… мечтателем и мечтал о единственной женщине, которую так никогда и не встретил. А потом жёстко, как ему показалось, объяснила: «Ты что, не понимаешь, что невозможно было сопротивляться его притягательной мужественности». Эта фраза вызвала у Andr'e воспоминания о «вакцинации», которую проделал отец, повторяя, что ревность – это остроумнейшая страсть и в то же время страшнейшая глупость. Но Andr'e сейчас беспокоило нелепое положение, в которое он сам себя поставил, выдавая или играя роль другого человека. Он гнал возникающую время от времени естественную потребность в правде, потому что боялся разрушить тонкое, хрупкое, необъяснимое что-то, не имеющее пока названия…

– Нет, надо идти до конца, думал Andr'e, как её любимый писатель, который так и не раскрыл своей тайны. Только через шесть месяцев после смерти весь мир изумился, узнав, что Рожен Гари – это Эмиль Ажар, последний шедевр великого мистификатора.

Andr'e попытался выбраться из весёлой компании, но цыганки не отпускали его.

– Я попал сюда совершенно случайно, – объяснил им Andr'e.

– Жизнь и состоит из неслучайных случайностей, – ответила ему седовласая «красавица». Её зубы от кариеса, казалось, пали смертью храбрых, поэтому улыбка была младенчески беззубой, но характер был зубастым. Она властно взяла его руку, взглянула на ладонь, провела по ней пальцем, но ничего не сказала.

– Что же ты увидела? – ради приличия спросил Andr'e.

– Ничего. Очки забыла.

Все рассмеялись, и он понял, что она хитрит и что-то скрывает. Ведь вольный народ очков не носит. Вы когда-нибудь видели цыганку в очках? Он пристально посмотрел ей в глаза и, махнув рукой на прощание, зашагал к монастырским воротам. Она не удержалась и крикнула вслед:

– Ждёт тебя дом вечности!

Andr'e обернулся и, улыбнувшись, ответил:

– Ты молодчина, догадалась, что я архитектор «вечных домов», имея в виду монастыри. Но он не знал и даже не догадывался, что «дом вечности» – это совсем другое.

Войдя в монастырский двор, он успел ещё проститься с заходящим солнцем и, поставив чемодан, стал медленно ходить в ожидании звёзд…

После пробежки в Люксембургском саду, где сегодня так хулиганил ветер, Катя с удовольствием нырнула в душ под теплые тугие струи воды.

Как хорошо, подумала она, что сегодня отменили конференцию, будет время написать Андрюше:

«…Невоспитанный ветер небрежно швыряется разноцветными письмами – листьями, так искусно расписанными осенью. Я ищу в этих письмах твоё…»

Катино удовольствие – каждый вечер читать весточки от Андрея. Она погружалась в удивительный мир «забитых» (он всегда писал вместо «ы» – «и») слов, которые он выучил еще в лицее. Но самое смешное – это его ошибки, которые нарочно не придумаешь, и Катя веселилась вовсю, читая: «Вчера к чаю мне выдали калаш (калач), такой жестокий (жёсткий), что я удавился (удивился) и отдал придворным (детям, играющим во дворе). Ты знаешь, я падаль (падал), но благо дать, не развился (не разбился). Merci».