С: Ну расскажи тогда про отношения, которых уже не жалко. Где нечего рушить. Про жену бывшую расскажи.

Я: Там тоже есть что рушить. Через нее я с сыном общаюсь. Обидится и с сыном общаться не даст.

С: И это все, что осталось от ваших отношений?

Я: Нет, осталась и какая-то нежность… Какой-то остов любви.

С: Про бывшую жену боишься плохое рассказывать, а про маму не боишься? Потому что это не разрушить? Мама не обидится? Максимум – расстроится?

Я: Про маму плохое – ты говорил!

С: Печатая текст твоими руками!…

Я: Прошлая книга – смертельно откровенная. Намного откровенней этой. Нездорово откровенная. А люди, ведь, прочтут. Не убьет это меня?

С: Не знаю. Положись на Бога. Убивает только грех. И неверие. Откровенность не убивает.

Я: Очень одиноко. Никто не пишет (((

С: Я тебе пишу.

Я: О том, что ты сомнительной природы личность, с которой, может, лучше и вовсе в диалог не вступать, я подробно рассуждал, опять же, в прошлой книге. Все темы исчерпал! (((

С: Допустят ли тебя быть учителем в школе (если ты собрался идти в учителя) с такими книгами, как твоя прошлая «Книга-диалог»?

Я: Тогда менеджером пойду!

С: Может быть, тебе курить прямо сейчас бросить?

Я: Боюсь, что не получится. Нужно уж по методике докурить.

С: Когда оно уже настанет, это просветление, и мы нащупаем хоть что-то в тексте?!

Я: Еще страниц 6 у нас сегодня для этого есть.

С: Муки графомана!

Я: О графомании, как жанре, я в прошлой книге тоже подробно рассуждал.

С: После отчаяния всегда наступает просветление.

Я: Не всегда.

С: У нас – всегда…

Я: Давай, я пожалуюсь?

С: Жалуйся.

Я: Мне совсем плохо! С работы уволили! Любови не удаются! Физически чувствую себя плохо! Психологически тоже!… В психоанализе, отчасти, разочаровался. Да и денег на полноценный психоанализ нет…

С: А почему разочаровался в психоанализе? Это, возможно, тема.

Я: В своем алкогольном срыве и увольнении с работы отчасти обвиняю своего аналика.

С: Почему?

Я: Я хотел прямо на работе, в опен-спейсе, при всех, во время утренней планерки объявить, что люблю ту свою коллегу и предложить всем обсудить ситуацию, что вот, мол, любовь мне мешает работать – вынужден весь день сидеть рядом с любимой женщиной, все внутри меня кричит о любви, а нужно звонить по работе, и о любви говорить нельзя, и вообще, с ней не общаемся.

С: А зачем тебе понадобилось именно при всех и на планерке? Почему нельзя было наедине?

Я: Наедине мы с ней не бывали – на работе все время люди.

С: Почему, хотя бы, не в обеденный перерыв, не в перекур? Зачем именно на планерке?

Я: Перерывы слишком короткие, и я просто не успевал набраться смелости. А на планерке, вроде как, уже все на тебя смотрят и тебя спрашивают. Не нужно внимание привлекать, пробивать стену чужих разговоров, вроде как, ты уже и так на условной сцене.

С: А позвонить ей нельзя было вечером после работы?

Я: Я не верю в признания в любви по телефону. Никогда такие звонки в моем исполнении не были эффективны.

С: Просто выпендриться хотел! Для того и при всех!

Я: Даже если и так! Чего плохого? Был бы яркий поступок. Произвел бы на нее впечатление.

С: Позвонил – послали? Успокойся! А людям работать не мешай!

Я: А если я не могу успокоиться?

С: Ну можно, конечно, и выпендриться. Уволить, правда, могли… Ну хоть, зажег бы на прощание…