Поскольку университет был не самым подходящим местом для лошади, мы оставили Слейпнира во дворе. Если бы с нами была Попрыгунья, помощь Джонатана Гифта нам, собственно, и не понадобилась бы; но нам обязательно нужен был хоть кто-то, обладающий телесной формой, чтобы получить доступ к голове Мимира, так что мне пришлось проникнуть в тело Джонатана Гифта – сделать это было нетрудно, поскольку Слейпнир как бы оставался посредником между этим миром и царством Сна, – и, оказавшись там, я принялся обследовать свою новую «квартиру».

Признаюсь, я ожидал, что Джонатан Гифт, почувствовав мое присутствие, испугается и растеряется, как было, например, с Попрыгуньей, но ни малейшей тревоги с его стороны я не ощутил. Честно говоря, он вообще на мое «проникновение» почти не прореагировал. По всей видимости, он давно привык к присутствию в его мыслях и теле кого-то постороннего.

Оказавшись в его мысленном пространстве, я быстренько огляделся. Джонатан оказался куда более образованным, чем Попрыгунья, – почти все это пространство заполняли разнообразные схемы, графики, уравнения и формулы; там имелись даже карты звездного неба, а отдельные отсеки были целиком заполнены квадратами чисел. Отдельные директории его памяти были посвящены различным символам и рунам; немало места отводилось и чужим теориям, диссертациям и прочим научным работам. И если в мыслях Попрыгуньи так и кишели разные люди, связанные теми или иными взаимоотношениями, то Джонатан Гифт, казалось, не имел ни друзей, ни семьи. Отдел его памяти, обозначенный как КОЛЛЕГИ, состоял, по сути дела, из профессоров его университетской кафедры; а тот, что назывался МАСТЕРА, ограничивался списком квалифицированных резчиков по дереву, строителей, каменщиков, стеклодувов, плиточников и прочих работников, а также наиболее умелых посредников, ежедневно осуществлявших взаимодействие Гифта с рабочими. В его внутреннем пространстве не было никаких запертых дверей – зато была одна явно запретная зона, холодная, как Хель, и темная, как Смерть. Над входом в эту зону не было никаких указателей, но я сразу почувствовал: лучше даже не пытаться ее обследовать, чтобы не накликать большой беды на собственную голову.

И вам его прощальным даром станет отравленным питьем наполненная чаша.

Его имя, Гифт [66] , не может быть простым совпадением, думал я, пытаясь догадаться, что же содержится там, откуда тянет смертным холодом. Фамилия Гифт, дар в виде чаши с ядом… Но что это за яд? И каким образом может быть вручен подобный дар? В самом Джонатане Гифте не чувствовалось ни капли коварства и ни малейших признаков того, что он может знать ответ на эти вопросы. Но при одной лишь мысли о том, что Оракулу хотя бы отчасти известны мои планы, мне становилось очень не по себе. Интересно, думал я, а что произойдет, если он, пробудившись ото сна, обнаружит меня внутри мысленного пространства Джонатана? Впрочем, вряд ли Мимиру так уж хотелось задерживаться в голове какого-то смертного, не имеющего ни собственной руны, ни собственного волшебства. Возможно, именно поэтому наш Оракул и предпочитал проводить время в царстве Сна, там воплощая в жизнь свои грандиозные планы, а не наслаждаться радостями плотского бытия. Сам-то я точно никогда бы этого не предпочел, но, как говорится, о вкусах не спорят.

И я решил обратить дополнительное внимание на то, что обычно окружало Джонатана Гифта. Когда мы с ним проходили по коридорам и крытым аркадам, студенты, тоже облаченные в мантии и нелепые шляпы, непременно ему кланялись; не менее любезно раскланялись с ним и двое пожилых профессоров, которых легко было узнать по красной полосе на мантии. Сам Джонатан тоже любезно всех приветствовал – я порылся в его версии Книги Лиц, но обнаружил там лишь несколько имен преподавателей и названия кафедр, на которых они трудились. Неужели у этого человека совсем нет друзей? Неужели не существует никого, кто действительно был бы ему дорог и важен?

Но когда мы оказались в библиотеке, я перестал замечать что-либо еще, кроме книг – их там было поистине бесчисленное количество. Вообще-то, когда я жил в Асгарде, книги не играли сколько-нибудь значительной роли в моей жизни; да и в мире Попрыгуньи книги были, по-моему, вещью самой обычной, а иной раз и вовсе одноразовой, которую за ненадобностью легко можно выбросить. Но, наблюдая за жизнью различных миров из тюремной камеры в Нифльхейме, а также находясь в царстве Сна, я научился уважать и само письменное слово, и тех, кто по-настоящему его любит и понимает. Мне очень хотелось понять, как этот упорядоченный мир, где так высоко ценятся книги и ученость, сумел прорасти сквозь хаос Рагнарёка и устоять. Интересно, сколько же времени прошло с тех пор, как рухнул мир Асгарда? Ведь в разных мирах время течет по-разному. Но я чувствовал, что в данном случае восстановление после полной разрухи и последующий подъем произошли чрезвычайно быстро в значительной степени благодаря книгам и тем, кто их написал.

Осматривая университетскую библиотеку, я все больше убеждался в том, с каким уважением относятся в этом мире к книгам. Здесь было собрано никак не менее десяти тысяч томов; они рядами выстроились на стеллажах высотой футов в двадцать; среди них попадались и книги в кожаных переплетах, огромные, как входные двери, и крошечные, размером с ладонь, книжечки, написанные на пергаменте, и поистине роскошные книги, иллюстрированные цветными чернилами, с переплетами, щедро украшенными драгоценными камнями и металлами. Библиотека была разделена на несколько секций, и над каждой красовалась изящная надпись в орнаментированной рамке: История, Алхимия, Поэзия, Философия, Астрономия, Геометрия, Основы Общей Математики. Я заметил, что секция под названием История как бы отделена от остального помещения, а книги там спрятаны в большой шкаф со стеклянными дверцами, запертый на позолоченный висячий замок.

«Почему они заперты на замок? Да еще и на висячий?» – мысленно спросил я.

Джонатан пожал плечами.

– Кафедра истории славится тем, что не любит раньше времени выставлять свою работу напоказ. Насколько я слышал, сейчас они работают над темой «Хроника Великой Беды» и не желают, чтобы в их исследования вмешивались сотрудники других кафедр.

Великая Беда? Это интересно. Я тут же принялся рыться в памяти Джонатана и нашел, к своему удивлению, информацию о том, что Великая Беда, то есть Рагнарёк, обрушилась на этот мир всего-то лет двести тому назад!

– Мы называем это «Великой Бедой», потому что тогда нам казалось, будто всему на свете пришел конец, – негромко пояснил Джонатан. – Однако бедствие часто служит толчком для прогресса, и в итоге Великая Беда только придала нам сил. Конец света не наступил, зато после затяжной зимы все-таки пришла весна, принеся с собой обновление. А книги и знания помогли нам преодолеть многие трудности. Университет Конца Света и создан для того, чтобы, изучая уроки прошлого, постараться никогда больше не допустить столь мучительного падения в варварство.