девушка забирала мою дочь из дневного лагеря. Они ходили поесть мороженое. Моя дочь

была расстроена из-за чего-то, как это бывает у маленьких девочек, а ты, козел, решил, что это было самое, блядь, удачное время сделать чертову фотографию. Если кто-то кого-

то и обижает, так это ты. Преследуешь меня в каждом гребаном месте, куда бы я ни

пошел, терроризируешь меня, мою девушку, мою дочь. Ты отвратителен. — Я

поворачиваюсь и кладу руку на дверную ручку. — И, если я увижу тебя снова, я оторву

тебе башку.

Фотограф на время прекращает снимать и этой паузы достаточно, чтобы я

повернулся посмотреть на него. Он глазеет на меня со странной улыбкой на лице. — Вы

угрожаете мне, мистер Казаллес? — спрашивает он. — Думаю, Вы могли бы. Мистер

Казаллес угрожает местному журналисту, стоя на пороге очередного кризиса среднего

возраста. Почему бы Вам не облегчить мне задачу и не рассказать, на какую киску вы

собираетесь променять вашу.

Я не думаю и почти ничего не чувствую, а просто бью.

Я умудрился не зацепить камеру, когда мой удар пришёлся точно в его нос. Я

всегда был достаточно метким. Он вскрикнул от боли, его камера соскользнула и

разбилась о землю. Не думаю, что когда-нибудь чувствовал себя так удовлетворенно, но

это продлилось всего мгновение, пока не услышал, как в машине плачет Хлоя Энн.

Я действительно облажался в этот раз. Я слышу голоса вокруг меня, некоторые

принадлежат матерям из дневного лагеря, которые видели всю потасовку. Надеюсь, они

видели все, что предшествовало удару, но зная об их несгибаемой мстительности, вероятно, в этом не было бы разницы.

И тут я запаниковал. Пока фотограф, держась за нос и осыпая меня ругательствами, поднимает разбитую камеру, я забираюсь в машину и быстро запускаю двигатель. Я

выгоняю машину с парковки, когда Хлоя Энн всхлипывает на заднем сидении, и

выруливаю на дорогу.

Я оставил этот инцидент позади, но знаю, что он меня не оставит.

Когда я вернулся домой, то увидел записку Веры, в которой она ставит меня в

известность, что вышла на короткую прогулку. Хлоя Энн уже успокоилась и я пытаюсь

объяснить ей, почему папочка сделал то, что сделал. Это сложно, потому что я

воспитываю в своей дочери способность встретить достойно все сложности, которые

подкидывает жизнь, без применения силы или потери хладнокровия. Я не хочу, чтобы она

верила в то, что нормальным поведением является навредить человеку, обидевшему тебя.

Мне кажется, я достучался до нее; она выглядит понимающей, кивая своей

маленькой головкой и глядя на свои маленькие ручки.

Когда Вера возвращается, то сразу замечает, что что-то не так. Слава Богу, Хлоя

Энн теперь улыбается и не выглядит затаившей на Веру обиду.

— Я облажался, — говорю я Вере и понимаю, насколько подавлено звучит мой

голос. Она меняется в лице, хватает меня за руку и ведет к дивану. — Расскажи мне, —

просит она, присаживаясь, и тянет меня сесть рядом с ней.

Зная, что Хлоя Энн занята раскраской и в любом случае не понимает английского, я начинаю свой рассказ с момента приезда в дневной лагерь, затем рассказываю о том, как

имел дело с теми ужасными женщинами, заканчивая тем, как скрылся с места

преступления с плачущей мне в спину Хлоей Энн.

Я закрываю свое лицо ладонями, наклоняюсь к коленям и пытаюсь скрыться от

мира. Вера медленно гладит мою спину, но ничего не говорит. Она не говорит «все будет

хорошо», потому что как на земле все будет хорошо? Как оно может быть хорошо? Все

было плохо до этого, и я только что вогнал последний гвоздь. Это не означает, что я

сожалею о содеянном, но знаю этого фотографа и то, какая он сволочь, а, значит, не

спустит все на тормозах.

— Он собирается предъявить обвинения, — пробурчал я в свои руки.

Вера прекратила свои поглаживания.

— Он так сказал?

— Я просто знаю.

И я прав. На следующее утро мне звонят из департамента полиции с

рекомендацией нанять адвоката, потому что мистер Карлос Круз собирается обвинить

меня в нападении. Я принимаю решение взять один день больничного просто, чтобы

разобраться со всем этим. Последнее, что мне нужно, это чтобы Педро узнал об