То, что вскоре к брату присоединился и Константин, говорит о том, что и его положение при дворе пошатнулось в результате гибели высокопоставленного покровителя (до 856 г. Феоктист был фактическим руководителем государства). Действительно, если судить по Житию, то для философа наступили нелегкие дни тревог и лишений:

«Немного времени спустя [после возвращения из халифата. – В.М.] отрекся от мира, уединился и безмолвствовал, себе лишь внимая. И на завтрашний день ничего не оставлял, но все нищим раздавал, возлагая заботу на Бога, который и обо всех печется каждый день.

Однажды в Святой день печалился слуга его, что ничего не имеет для этого праздничного дня. Он же сказал ему: «Накормивший некогда израильтян в пустыне, тот подаст и нам здесь пищу. А ты пойди позови хотя бы пятерых нищих, надеясь на Божию помощь». И когда настал час обеда, тогда принес некий человек много разной еды и десять золотых. И хвалу вознес Богу за все это» [48] .

«Уединение» от мира и «безмолвие» (впрочем, весьма условное, если принять во внимание диалог со слугой) – всего лишь эвфемизм автора Жития для обозначения опалы, которая постигла Константина – удаленного от императорского дворца и лишенного придворного общества, общающегося лишь со слугой и приглашающего на Пасху в свой дом уличных нищих. И, видимо, ситуация усугубилась, после чего Константин, «пойдя в Олимп к Мефодию, брату своему, начал жить там и беспрестанно творить молитву к Богу, беседуя лишь с книгами» [49] .

Кстати, на то, что именно в 856 г. Константин стал насельником монастыря на Олимпе, указывает еще и тот факт, что настоятелем обители, принявшим братьев в число братии, был игумен Николай (842–856). Иван Малышевский пишет: «Мефодий избрал Олимп местом своего начального подвижничества; здесь он надеялся найти добрых собратий в подвижничестве; здесь он был неподалеку от любезных ему славян. Сюда пришел к нему и Константин, как только узнал от брата о прибытии его на Олимп. Долго разлученные братья сошлись, чтобы подвизаться совместно. Это было при игумене Николае» [50] . То есть, не позднее 856 г. Но и не ранее. Скорее всего, летом или осенью, так как Пасху Константин встречал в столице.

«Приняв пострижение, Мефодий ограничился состоянием простого инока, не облеченного в священный сан. Константин, более десяти лет уже нося священный сан, смолоду истинный подвижник по духу, оставался в сане священника, не облекаясь в одежду иноческую. Так прожили они несколько лет в подвигах и молитве и в книжных занятиях, как то говорят жития», – пишет Малышевский.

«Несколько лет» длились до 858-го, когда судьба братьев вновь резко меняется и из удаленного малоазийского монастыря они возвращаются в Константинополь, чтобы получить от самого императора приказ опять отправляться на восток – на этот раз в Хазарию.

Причиной тому послужило хазарское посольство, удивительно напоминавшее историю выбора веры киевским князем Владимиром:

«И пришли послы к цесарю от хазар, говоря: «Изначала признаем лишь единого Бога, который есть надо всеми. И тому поклоняемся на восток, но в ином следуем своим постыдным обычаям. Евреи же побуждают нас принять их веру и обычаи, а сарацины, с другой стороны, предлагая мир и дары многие, склоняют нас в свою веру, говоря, что их вера лучше, чем у всех народов. Поэтому посылаем к вам, помня старую дружбу и храня любовь, ибо вы народ великий и от Бога царство держите. И спрашивая вашего совета, просим у вас человека, сведущего в книгах. Если победит он в споре евреев и сарацин, то к вашей вере обратимся» [51] .

Конечно, весьма сомнительно, чтобы какой-либо народ стал называть свои обычаи «постыдными». Да и выбор веры к этому моменту для хазар был уже неактуален: еще с конца VIII века в Хазарском каганате религией господствующего класса стал исключительно иудаизм. Едва ли исповедующее иудаизм правительство хазар послало бы в православную Византию официальное посольство с предложением прислать христианского проповедника. Но неофициальное приглашение, исходящее от одной из действующих в каганате противоборствующих группировок, стремящихся с помощью христианства потеснить партию власти, вполне возможно.

Так или иначе, когда снова понадобилось кого-то послать в опасную религиозную миссию, при дворе вспомнили о Солунских братьях. Примечательно, что их пришлось «разыскивать»: «Тогда цесарь стал искать Философа, и найдя его, поведал ему слова хазар, говоря: «Иди, философ, к этим людям. Дай им ответ и поучение о Святой Троице с ее помощью, ведь никто другой не сможет достойно сделать это». Он же сказал: «Если велишь, владыка, на такое дело с радостью пойду пешим и босым и без всего того, что не велит Бог ученикам своим носить». Отвечал же цесарь: «Если бы ты хотел от своего имени это делать, то правильно говоришь. Но помня о цесарской власти и чести, с почетом иди с цесарской помощью»» [52] . И снабдил Константина и Мефодия кораблем.

Братья отправились в путь не позднее начала осени 858 года – благословил их на миссию патриарх Игнатий, а он был отправлен императором в ссылку 23 октября 858-го: «Тогда император, совещавшись с патриархом Игнатием, который поступил на кафедру после святителя Мефодия, послал искать блаженного Константина на Олимпийскую гору и просил его идти к хазарам, ибо никто иной не мог предпринять такое дело. С ревностью христианскою решился и на сей новый подвиг философ, но только просил, чтобы брат его Мефодий ему сопутствовал на сие апостольское послушание, и не отрекся Мефодий идти с ним Христа ради просвещать неверных и спасать души погибших: один богословским учением, а другой богоугодною молитвою» [53] .