Пробок меньше не стало. Навигатор показывал 8 баллов. Я включил автопилот и, откинув голову на подголовник, закрыл глаза. «Фольксваген» медленно плыл, в приемнике негромко мурлыкало радио «Монте-Карло», а я вспоминал ее. Как она шла, как курила, как говорила и смеялась. Я не торопился. До дома было часа полтора минимум. За полтора часа многое можно вспомнить. Я смаковал каждое ее движение…

— Что же не прокатил? — спросило воображение.

— В смысле? — не понял я, а она замерла, вылезая из маршрутки.

— Ну ты же хотел подвезти ее до дома, и еще этот спойлер…

— Я подвез. Странно, что ты не заметило, — я открыл глаза и посмотрел на дорогу, Солнышко мое закатилось окончательно. Мы тащились по Третьему транспортному в районе проспекта Вернадского.

— Да никуда ты ее не подвез. Просто ехал за ней и все, — возразило воображение.

— Подвез, — сказал я, — ты просто не заметило. Она сидела на переднем сиденье, и мы еще поцеловались на прощанье. Очень нежный был поцелуй, кстати.

— Не было этого. Ты врешь. Я твое воображение, но этого даже я не могу вообразить, — засмеялось воображение.

— Конечно, не можешь, — вздохнул я. — Это же Аленький цветочек, а я чудовище. Я не могу ей показаться в таком виде. Испугаю до смерти.

— Не, не испугаешь, просто вызовешь отвращение… до смерти, — усмехнулось воображение.

— Именно, а это еще хуже.

— Ну так предстань перед ней в каком-нибудь другом виде, — посоветовало воображение.

— В каком? Наследника?

— Ну, — протянуло воображение, — хотя бы.

— Ты что, забыло? Она же выросла! Мальчишка уже младше ее. Кроме того, он гомик и с ним спит Гимнаст. И она это прекрасно знает. По этой же причине отпадает и сам Гимнаст. Кто остается? Старикашка доктор? А чем он лучше меня?

Воображение промолчало.

— А спойлер? — через минуту спросило оно. — Ты его вообще никак не задействовал.

— Да, — согласился я, — пока не задействовал. Будет ей спойлер, с течением времени, — усмехнулся я и снова закрыл глаза.

Я еще некоторое время перебирал в воображении персов, кем мог бы прикинуться, как вдруг мой фолькс тормознул. От толчка я открыл глаза.

Мы выехали на Ленинский и встали. Пошел мелкий дождик, дворники размазывали грязь по лобовому стеклу.

Я посмотрел через окно на окружающий мир и подумал: «Нет, это ни хрена не веселый мир Олеши, это скорее «SNUFF» Пелевина, особенно если принять во внимание куклу.

Кукла Наследника хранилась у меня дома, в шкафу, наряду с прочими моими скелетами. Нет, на скелет она была совсем не похожа. Она была похожа на мое Солнышко, которое в двенадцатилетнем возрасте и послужило для нее моделью. И была очень похожа вплоть до созвездия родинок на щеке и шее. Да, сумасшедший ученый Тубиус, создавший куклу, был, конечно, гением. Жаль, что он тронулся окончательно и его теперь приходится держать в клетке, в подземелье.

Куклу делали для Наследника в попытке отвлечь от гомосексуализма. Живых девочек ему давать было нельзя, он их калечил.

Слава богу, Гимнаст пока как-то с ним справляется.

Однако попытка провалилась, и куклу он сломал. Тубиус к этому времени уже свихнулся, но доктору Арнольди удалось ее починить и настроить. Стало понятно, что для Наследника она бесполезна, и я забрал куклу себе.

Я поерзал на сиденье, устраиваясь поудобнее.

«Смотри-ка, тихо-тихо, а пол-Ленинского проехали. До дома уже недалеко», — с облегчением подумал я, хотя дом свой не любил. Там я всегда чувствовал себя петухом в курятнике, так как жил с тремя курами. Матерью, женой и дочерью. И мне приходилось постоянно платить долги: сыновний, супружеский и отцовский.

Впрочем, жаловаться, конечно, грех, долги были не слишком обременительные.

Сыновний я отдавал покупкой лекарств, ежевечерним измерением давления и терпеливым выслушиванием советов и воспоминаний. Супружеский, в последнее время, исключительно деньгами и мытьем посуды, а отцовский — разговорами о высоком или, наоборот, низком при ставших редкими встречах и смутным сожалением об исчезающей духовной близости. Ну и иногда деньгами. Хотя деньгами теперь все реже и реже, дочка зарабатывала хорошо. Так что отцовский долг грозил в скором времени превратиться в долг дочерний.

И еще у меня был цыпленок, он же Солнышко. Цыпленок, с фатальной неизбежностью стремительно превращающийся в курицу. И до окончания этого превращения остается совсем немного времени, но пока он еще похож на страусенка из моего дошкольного стихотворения:

Я страусенок молодой,

Заносчивый и гордый.

Когда сержусь, то бью ногой

Мозолистой и твердой.

Когда пугаюсь, то бегу

Вытягивая шею.

Но вот летать я не могу

И петь я не умею.

Как говорил Экклезиаст, кончается все, кроме пробок. Преодолев последнюю уже в несколько нервическом состоянии (сильно хотелось в туалет) и припарковав фолькс у дома (нашлось место!), я очутился в тесных объятиях лифта.