Он, сверкая черными, навыкате глазами, на ломаном немецком с упоением делился своей удачей с фюрером:

– Герр Гитлер, Вы обратили внимание, что англичане с французами ничего не подготовили! Ни Даладье, ни Чемберлен толком-то и не знали, как приступить к делу, с чего начать! Хорошо, что я еще у себя, в Риме, подготовил проект этого соглашения, с которым они полностью согласились. Сами-то они пальцем о палец не ударили, чтобы наше сложное дело сдвинуть с мертвой точки. Да и они, к тому же, не знают никаких иностранных языков, кроме своего родного! Хорошо, что я смог без переводчиков общаться с этими, по сути дела, глухонемыми господами! А как я их припугнул вашей готовой к бою армией, фюрер! Испугались они и импозантной фигуры позванного в зал, по моему предложению, генерала Кейтеля! После такой демонстрации силы премьеры сразу согласились на все пункты моего проекта соглашения, постоянно повторяли: «Да, дуче!», «Хорошо, дуче!»

Гитлер, слушая все эти восторги своего итальянского друга, кивал головой, но его мысли были далеко от итогов конференции. Ему не давало покоя и сжигало единственное желание: как все же, не откладывая в долгий ящик, напасть на Чехословакию, о другом фюрер не мог и думать. Поэтому Гитлер невпопад, непонятно к чему, на похвальбу дуче о своих заслугах, неожиданно произнес:

– Синьор Муссолини, галерея Уффици во Флоренции – это какое-то чудо. Находясь в ее залах, начинаешь понимать Италию, ее искусство! Вы даже не можете себе представить… – Не закончив мысли, Гитлер к чему-то вспомнил юность: – Жалко, что меня не приняли в Венскую академию художеств и не исполнилась моя мечта стать живописцем, как ваши великие мастера!

Муссолини на самом деле не мог понять, о чем говорит фюрер, так как дуче ни разу не был в Уффици, но он ответил своему другу:

– Герр Гитлер, но вы проводите свою политику с таким же мастерством, как Леонардо или Микеланджело творили свои шедевры.

Фюрер на эту лесть дуче согласно кивал головой в такт словам Муссолини, а у самого еще сильнее чесались руки загрести полностью то, что осталось от Чехословакии, а по сути дела – уже Чехии, так как Словакия не без помощи Германии уже была на грани выхода из единого государства.

Ко всему прочему, сохранить имидж миротворца фюреру помог все тот же Чемберлен, пришедшей рано утром к полусонному Гитлеру с просьбой подписать подготовленную им англо-германскую декларацию о взаимном ненападении.

– Господин рейхсканцлер, – начал Чемберлен, вынимая из кармана пиджака небольшой листок бумаги, – мы с вами считаем, что тройственный договор, подписанный вчерашней ночью, а также соглашение по военно-морскому флоту, ранее заключенное между нашими государствами, являются документами доброй воли наших народов, гарантами предотвращения войны между Великобританией и Германией. Нам с вами необходимо постоянно прилагать политические усилия к мирному решению возникающих разногласий для предотвращения всесокрушающего пожара в Европе. Поэтому прошу вас подписать вот эту декларацию. – И протянул фюреру свой листок.

Гитлер, у которого болела голова от выпитого ночью пива, как-то хмуро посмотрел на Чемберлена и с хрипотцой в голосе произнес:

– Ну если вам, господин премьер, так хочется иметь этот клочок бумаги с моим росчерком, то я, ради вашего, можно так сказать авторитета в Англии, завизирую его. – И фюрер поставил свою размашистую подпись.

А через несколько часов в аэропорту Хитроу Чемберлен, стоя в проеме двери самолета, достал эту бумажку и, размахивая ею, громогласно, самодовольно произнес перед встречающими:

– Я вам привез мир в Европу на многие предстоящие годы!

А через три дня его оппонент Уинстон Черчилль в ответ на это громогласное заявление на весь мир пророчески произнес: «Англии был предложен выбор между войной и бесчестием. Она выбрала бесчестие и получит войну». И он не ошибся.

Так как 14 марта Гитлер вызвал в рейхсканцелярию президента Чехии Эмиля Гаху, сменившего ушедшего в отставку Эдварда Бенеша. Принял фюрер президента в специально затемненном кабинете, в котором горело всего два или три светильника на все огромное помещение. И в категоричной форме заявил тому:

– Господин Гаха, вы прекрасно знаете, что на протяжении многих веков немецкие племена проживали на территории Богемии и Моравии. Поэтому эти земли должны принадлежать Германии.

– Господин рейхсканцлер, вы говорите о принадлежности этих двух областей Германии, а сами назвали их Богемия и Моравия, как это было в Австро-Венгерской империи Габсбургов, – возразил Гаха.

– А это неважно, я возвращаю их исконное названия и предлагаю вам свое покровительство, а значит и спокойствие населению и уверенность в завтрашнем дне. Давайте не тяните с подписью под документом о присоединении Чехии к Германии. А иначе, – Гитлер перешел на повышенный тон, – отдам приказ, бомбить Прагу и в первую очередь – Градчаны, вашу резиденцию. Пострадает там и знаменитый собор Святого Вита… Вот черт! – воскликнул Гитлер, – старикашка потерял сознание, позовите кто-нибудь моего доктора Морелля. Пусть сделает ему укол, чтобы Гаха не окочурился. Не то западные демократии завоют, что президента Чехии убили в Берлине. Геринг, пока Гаха приходит в себя, отдай приказ войскам вступить в их Злату Прагу. Там, в Градчанах, и подпишу указ о протекторате Богемия и Моравия, а во главе его поставлю фон Нейрата.

После того как Гаха пришел в себя, Гитлер, пообещал тому, что тот останется номинальным президентом протектората, с тем и отправил его в Прагу.

После этого, уединившись с министром иностранных дел, перед тем как самому ехать победителем в Прагу заявил:

– Риббентроп, теперь на очереди Польша. Но для этого мне нужна Россия, как гарант безопасности восточной границы. Немедленно пошлите депешу в Москву графу фон Шуленбургу, чтобы тот довел до сведения Сталина желание Германии установить прочные связи с Советами. А сам быстро собрался и на автомобиле отправился в Прагу.