— Питер…

Ещё один поцелуй — закрывающий рот. Одна горячая ладонь ложится мне на затылок, другая проводит по моим плечам — и вдруг опрокидывает. Не отпуская мои губы, Питер оказывается сверху, и когда я чувствую его ладонь под своей блузкой, то на миг цепенею.

— Питер, — я отворачиваю голову и пытаюсь его оттолкнуть, — не надо.

— Почему же?

— Я… не хочу.

Он улыбается — и я вдруг понимаю, что в глазах его нет и тени улыбки.

— Зато я хочу.

Когда меня резко разворачивают на живот, выворачивая руки, заламывая их за спину, я пытаюсь брыкаться, но Питер сидит сверху: слишком тяжёлый, чтобы я могла его сбросить. Что-то обвивает мои запястья, царапая кожу — откуда он взял верёвку? — а мысли мечутся, как сумасшедшие, выстукивая в висках «не может быть, не может быть»…

— Прекрати.

Он грубо дёргает меня за волосы, задирая голову, и перед глазами блестит сталь — но я замираю ещё прежде, чем к горлу прижимается холодное лезвие бритвы.

Дура, какая же ты дура! Поверила в красивую сказочку, которую он тебе наплёл; но жизнь — не сказка, и ты могла понять это давным-давно…

— Питер, — я могу только шептать, — почему?

Волосы больно тянут кожу; он склоняется к моему уху, но теперь жар его дыхания вызывает у меня только ужас.

— Лайз, если будешь хорошей девочкой, я уберу бритву, получу то, что мне нужно, и выставлю тебя из дома. Но если попробуешь сопротивляться, можешь случайно напороться горлышком на лезвие. Раньше я не убивал тех, с кем спал, но благодаря тебе убедился, что смогу это сделать.

Немыслимо. Глупо.

— Всё… всё, что ты делал… было ради секса?..

— Ради пополнения моей коллекции. Ну знаешь… под названием «милые девочки, убеждённые, что только они не поддаются магии несчастного одинокого красавчика Питера Джекевэя», — я слышу в его голосе тошнотворную ухмылку. — Твой сопливый братишка был прав. Насчёт того, что я умирал от скуки в своём захолустье. С тобой всё вышло куда веселее, чем с другими, но острые ощущения тоже приедаются. С меня хватит, и тебе придётся постараться, чтобы искупить то, через что мне пришлось пройти ради твоих сомнительных достоинств… так мне убрать бритву?

Я молчу, и лезвие царапает кожу.

— Да или нет?

— Да.

Я отвечаю едва слышно, но он слышит.

Я выдыхаю, следя, как бритва медленно скользит перед моими глазами, поднимаясь наверх. Выжидаю ещё немного — и, отчаянным рывком перевернувшись на спину, задираю колени, пиная его по ширинке.

Да только, промахиваясь, бью значительно ниже, чем собиралась.

Его ответный удар — кулаком в живот — заставляет меня задохнуться острой, пронзающей болью. Следующий — по скуле — заволакивает слезами глаза и окутывает всё вокруг тёмным маревом.

— Ладно, не хочешь по-хорошему, будем по-плохому.

От боли я не вижу его лица, но прекрасно слышу голос: жёсткий, жестокий, холодный. От боли я не могу двигаться, но прекрасно чувствую, как он расстёгивает мои джинсы и рывком стягивает их с бёдер, разрывая молнию.

Этого не может быть. Он что, сумасшедший? Это же глупо, глупо, глупо — скоро вернутся Эш и Роксэйн, они всё знают и всё поймут, и за мной по пятам идёт стража, и…

…и тут я вспоминаю трикветр, сияющий белым светом, и хрусталь, осыпающийся в пиалу с потухшим пламенем.

И понимаю.

— Это кошмар, — выдыхаю я. — Это всё не по-настоящему. Видение, просто видение!

Боль и тяжесть чужого тела исчезают, стоит мне произнести последнее слово. А ещё вдруг оказывается, что я стою. С закрытыми глазами.

Когда я открыла их, то поняла, что я всё ещё на тёмном поле, посреди трикветра, чьи линии светились неяркой ровной белизной. Волшебный фонарик озарял перекрёсток белым сиянием, кристалл давно уже рассыпался в моей опущенной руке. Вокруг клубились клочья невесть откуда взявшегося тумана, — которые не могли помешать мне различить тонкие очертания высокой фигуры, застывшей прямо передо мной.

Его длинные одежды походили на мантию, сотканную из небесной черноты, темневшей над моей головой. И когда он шагнул ближе, я увидела кожу цвета белого пепла, тонкие черты длинного лица, обсидиановый блеск волос и глаза, сиявшие янтарным огнём.

— Да, дитя, — узкие бледные губы незнакомца исказила улыбка, резавшая, словно нож. — Это было лишь видение.

Наконец опомнившись, я торопливо согнулась в поклоне.

— Благодарю тебя, — выдохнула я, — о великодушный Донн, Повелитель Тьмы.

Тёмный бог долго молча разглядывал меня. Так долго и так пристально, что я ощутила себя редкой бабочкой под взглядом коллекционера, уже приготовившего булавку.

— Выпрямись, дитя, — наконец молвил Донн. — За что же ты благодаришь меня?

Вокруг раскинулись зелёные поля, купающиеся во тьме первой ночи августа, но в его голосе звучал шелест ветра в умирающей листве.

Я послушно подняла голову:

— За то, что соизволил откликнуться на мой призыв.

— Ты совершила ритуал по всем правилам в надлежащую ночь. И была согласна заплатить нужную цену. Отчего же мне не откликнуться?