Нет! Нет! Нет! Ни за что она не даст себя поймать!

Потому что он сделает то, о чём сказал — она была в этом уверена.

— …везде караулы! Чтобы мышь не проскочила!

— …кто же думал. Такой тихоней казалась…

— …ага! Поймать веду в лесу так же просто, как блоху на собаке…

— …уходим…

Голоса удалялись, и постепенно всё стихло. Но Кайя знала — лежать нужно ещё долго. Айяарры хитры, кто-то мог остаться и молча ждать, когда она выйдет или пошевелится и выдаст себя. И уж лучше она пролежит тут до ночи, чем снова попадёт в лапы Дитамара или его брата.

Болела ушибленная нога и ссадины на руках. На затылке появилась большая шишка от падения на камни. Листва под ней, напитанная недавним дождём была сырой, платье и плащ вскоре промокли, и стало холодно. Она подтянула под себя ноги. Развернуть бы одеяло, но нельзя шевелиться. Жаль, что она потеряла узелок с едой, потом, конечно, можно его поискать, но, наверное, будет уже темно. Хотя ей всё равно придётся возвращаться к тому месту, где она вбежала в лес, ведь единственный путь, которым она может добраться до перевала, это идти по лесу вдоль дороги. Чтобы были ориентиры. Может быть, ей попадётся какая-нибудь деревня, и она сможет украсть лошадь.

Она никогда ничего не воровала, тем более лошадей, но она попытается выманить животное. Сейчас ей было всё равно, и она готова была даже украсть, главное — добраться до перевала. Цель так близка, ведь она сделала самое сложное — сбежала. Если её поймают, если даже её не убьют, то посадят под такой замок, что убежать оттуда она не сможет ни за что. А до весны она точно не доживёт.

Страх, сжавший всё внутри в ледяной клубок, постепенно отступал, не было слышно ни лаарцев, ни их собак, вверху возились белки, роняя на землю кусочки коры, и под их успокаивающее шуршание Кайя незаметно заснула, потому что в эту ночь она почти не спала в ожидании побега.

Ей снился сон.

Зелёная вода, и она в лодке, а вокруг волны, похожие на мох, бархатные на ощупь. Лодка покачивается и увозит её в туман. И слышится песня на незнакомом языке, но слова не нужны, песня невыразимо красивая и такая же невыразимо грустная, она проникает в тело, и тело немеет, совсем перестаёт чувствовать, сердце начинает биться медленнее, а лодка постепенно тонет, наполняясь изумрудной водой. Песня сдавливает грудь, понемногу вытесняя воздух из лёгких, и хочется вдохнуть, но с каждым выдохом сделать это всё труднее. Туман все ближе. Серые травы колышутся в тумане, извиваются, словно змеи, и щупальцами тянутся к ней. И, наконец, Кайя понимает, что нужно остановиться, вернуться, но сил нет. Хочется просто закрыть глаза и погрузиться в зелёную воду.

— Соберись, девочка моя! Сбрось морок! Возвращайся!

Это голос матери, он бьётся где-то в голове, не давая ей утонуть, Кайя видит её образ совсем отчётливо: светлое платье, зелёные глаза, совсем как у неё, волосы каштановые, но чуть рыжее и лежат крупными кольцами. И да, она и правда на неё очень похожа. Она ей улыбается, и улыбка эта помогает сделать вдох, хриплый, порывистый и глубокий…

…Кайя открыла глаза.

На лице лежал толстый слой листьев, и она пошевелилась с трудом, не чувствуя ни рук, ни ног. Онемевшей ладонью дотронулась до лба, сбрасывая опад.

В лесу ночь. Темно так, что не видно собственных пальцев. И тихо. Сколько она проспала? И как она могла проспать так долго?

Совсем закоченела, хотя лес укрыл её всю толстым слоем листвы. Болела голова и слабость была такая, что Кайя едва смогла подняться. Села, прислонившись спиной к шершавой коре кедра. Хотела встать, но как только поднялась — тут же опустилась без сил.

Что с ней такое?

Нужно идти, дойти до опушки и посмотреть.

Но как дойти, если она и двигаться-то толком не может? И как идти в кромешной тьме?

Она понемногу размяла онемевшие ладони, развязала с трудом одеяло и, забравшись на оленью шкуру, завернулась в него. Главное теперь — не заснуть.

Но голова сама собой клонилась в сон, и веки опускались, и противиться этому было невероятно сложно. Она много раз проваливалась куда-то, оказываясь снова в зелёной воде, и снова слышала песню. И с каждым разом вырваться из этого было все трудней и трудней.

Поэтому, как только из темноты чуть-чуть проступили неясные очертания деревьев и стало понятно, что уже утро, она поднялась, цепляясь за ствол кедра. Собрала свои нехитрые пожитки и пошла. Шла медленно, хромала, стараясь сильно не наступать на больную ногу, которую она, падая, подвернула. Лодыжка опухла, и при каждом шаге её пронзало болью, но хуже всего была страшная слабость. Кружилась голова, и деревья дрожали перед глазами.

Неужели она ударилась так сильно?

Но всё равно шла, хоть и медленно, но упорно. Стала взбираться вверх по склону оврага. А лес не хотел её отпускать, подсовывая под ноги то ямы, то петли корней, то мокрую листву, по которой она скользила, и от собственного бессилия хотелось плакать.

Она просила лес ей помочь, но он молчал.

Наверх она, наверное, выбралась к обеду, несколько раз падая и съезжая назад, делая остановки, чтобы передохнуть. Наконец, между деревьями забрезжил яркий свет, Кайя прислонилась спиной к толстому стволу клёна и долго смотрела сквозь листву на опушку. Горцев не было видно, но она не рискнула выходить из леса.