Только бы выбраться до ночи из леса, ведь иначе она в нём погибнет!

Обессиленная и измученная, она, наконец, оказалась на вершине холма. Проползя через редкие заросли ирги в бусах лилово-сизых ягод, кое-как поднялась с колен, держась за тонкий ствол одинокой берёзы, стоявшей на опушке.

Её встретили лучи заходящего солнца. На поляне тут и там виднелись разбросанные валуны в рыжих веснушках лишайников. Шатаясь, она медленно дошла до одного из них, опёрлась руками о шершавый камень и сползла вниз, прислонившись к нему спиной.

Сил не осталось совсем. Сердце билось очень медленно, а перед глазами рассыпались разноцветные пятна-конфетти. Стало холодно, и сначала она дрожала, но потом дрожь прошла, и Кайя уже не чувствовала ног, не могла подняться, не могла даже ползти или пошевелиться. Всё, что она могла — закрыть глаза, радуясь тому, что её больше не окружает лес, и впасть в забытьё.

Кайя очнулась от лая собак. Солнце почти село, но в вечерних сумерках было ещё достаточно светло, и она разглядела цепочку людей, движущихся с факелами по холму, конных и пеших. И собак.

Они направлялись к ней. Мысленно ей хотелось сжаться, раствориться, превратиться в ещё один из таких валунов, но сил на это не было. Сил не было даже на страх, и мысли о бегстве остались в голове, скорее, просто по привычке. Собаки рвались с поводьев, хрипя и исходя лаем, но она не могла их успокоить. Из их оскаленных пастей капала слюна, стекая по жёлтым клыкам, когда они, хрипя, бросались на беглянку, лежащую у камня. И если бы не повод, на котором их держал кто-то из лаарцев, чтобы от неё осталось?

Лай перемежался окриками и бранью на айяарр, удивлёнными возгласами и топотом копыт. Кайя видела изумлённые лица окруживших её горцев, трепещущее пламя факелов, и не понимала, почему все на неё так смотрят.

— Живая?! Хех! — воскликнул кто-то.

— Это, вообще, она?

— Она!

Тишина наступила внезапно, лаарцы расступились, и появился тот, кого не узнать было нельзя — чёрный плащ с волчьим воротником, чёрная маска, перчатки с шипами, и жуткий гнедой конь, затанцевавший на месте. Эйгер спрыгнул на землю легко, только плащ взвился тёмными крыльями и осел, он шагнул к Кайе и остановился, навис прямо над ней, выхватив у кого-то из рук факел, и посветил ей в лицо.

Она зажмурилась, но не смогла отвернуться или хотя бы закрыть лицо рукой.

Сейчас он её ударит. Убьёт. Он же обещал. На его поясе висел ярг, тот самый, которым он в отчаянье хлестал подлесок, и она подумала, что вот также он может отхлестать и её. Или же её отправят в подвал к крысам и посадят на цепь. И это он тоже обещал.

Хотя сейчас она даже боли не почувствует. Может, это и к лучшему.

— Ну, здравствуй, маленькая веда! — в его голосе было раздражение, удивление и облегчение одновременно.

И обещание припомнить ей это.

Почему нельзя просто заснуть и больше не проснуться? Чтобы не бояться? Не бежать? И почему так холодно?

Эйгер швырнул факел одному из горцев, стянул перчатку с правой руки и дотронулся до щеки Кайи. В другое время она бы отпрянула или хотя бы вздрогнула, но сейчас ей было всё равно.

Он легко вскочил на лошадь и крикнул:

— Кудряш! Драдд! Дайте плащи, живо!

Постелил их спереди на луку седла.

— Поднимите и подайте её мне! — приказал коротко.

Горцы бросились исполнять. Подняли Кайю, бессильную и безвольную, и Эйгер подхватил её легко, как пушинку, взял на руки и посадил перед собой, обняв правой рукой за талию.

— Держаться сможешь?

Она попыталась найти руками за что ухватиться, но Эйгер прикрикнул:

— Да не за лошадь! За меня! Обхвати меня руками!

Наверное, эта мысль была бы просто ужасной. Обнимать чудовище! Но не сейчас. Да и он не дал ей выбора, прижал к себе крепко и сильно, словно боялся, что она снова убежит.

— Холодно…

Прошептала едва слышно.

— Дуарх бы тебя побрал! — рыкнул Эйгер, отстраняя её немного, встряхнул за плечи. — Да ты же умираешь! Даже не вздумай, глупая девчонка! Если ты и умрёшь, то только потому, что я сам тебя убью!

Он рванул на груди куртку, так, что отлетели пуговицы, и жилетку, распахнул полы, обнажив белую льняную рубашку, затем прижал Кайю к себе снова так сильно, что она почти не могла дышать. Голова склонилась ему на грудь, и щека прижалась к тонкой ткани.