– Ох, не по душе мне такая служба, – проговорил Княжнин, заметно помрачнев.

– А по мне так в самый раз. Вы, наверное, почитаете то, что приходилось делать, не слишком благородным. Но я сужу так: все благородно, что в интересах державы, а державе нужны крепкие руки не только на бранном поле, но и в политике…

– Все одно не по нутру, – снова покачал головой Княжнин.

– Да не убивайтесь вы так. Теперь уж дело сделано. Пусть мы и окружили гродненский замок войсками с артиллерией, однако же сейм решение принял сам, и пенять полякам не на кого. А наша служба теперь – сверкать оружием, а более – блистать на балах, дабы поляки не забывали, какая великая держава взяла над ними покровительство.

– И как поляки теперь относятся к своим покровителям? После такого-то унижения?

– А что поляки? Милый народ. Немного высокомерны, зато никто не умеет так, как они, сочетать свинину с капустой. И они будут столь же милы и учтивы, пока сила нашего покровительства кажется им незыблемой. Хотя в душе они нас недолюбливают. И, наверное, даже ненавидят. Впрочем, я не Господь Бог, чтобы разбирать, что у них делается в душе.

– Благодарю вас, поручик. Вы в первый же день помогли мне узнать столько полезного, избавили от нужды потратить на это недели собственного опыта. Я очень рад нашему знакомству.

И господа офицеры еще раз выпили за знакомство.

Княжнин действительно узнал в этот день много интересного. Однако любой устный рассказ запоминается лучше, когда сопровождается живым примером.

Княжнин и его новый товарищ уже были сыты, но уходить от этого теплого очага не хотелось. В это время за столом, где играли в карты, стало шумно – определился победитель. Счастливчик, полный усатый шляхтич лет сорока с бритым затылком и буйным чубом, роготал в голос, посмеиваясь над своими партнерами. То, что это шляхтич, можно было предположить разве что из-за сабли, висевшей у него на боку на такой длинной перевязи, что, когда он сидел, она практически лежала на полу. Двое других игроков – такой же не слишком опрятный шляхтич, только вдвое моложе, и горожанин без сабли, который, напротив, одет был подчеркнуто аккуратно и носил щегольские усы, отсчитывая победителю выигрыш, оправдывались тоже шумно и с шутками – игра шла не по-крупному.

– Они ведь играют в «мушку»? – спросил Княжнин у Протазанова.

– Ежели угодно быстро распорядиться жалованием, мы можем пойти поиграть в другом месте, на зеленом сукне, – предложил тот и икнул, едва успев прикрыть рот рукой.

Может быть, панове офицеры желают поиграть с нами в карты? Впятером в «мушку» играть веселее, чем втроем, – будто угадав желание Княжнина, предложил горожанин приятной наружности и тут же представился сапожным мастером (именно так, а не башмачником) и радным Варшавского магистрата Яном Килинским.

Что ж, если играть в карты с простым сапожником офицеру лейб-гвардии, возможно, было бы против правил, то с членом магистрата – почему бы и нет? Они ведь не в Петербурге. Имен двух других партнеров Княжнин не запомнил, но они действительно представились шляхтичами, а значит, по здешнему укладу, за соблюдением которого так ревностно следит российская царица, в своих правах равны королю.

Переглянувшись, офицеры пересели за стол к играющим.

Княжнин велел принести всем пива. Он ведь намечал на сегодня еще и это – присмотреться к здешним людям. В процессе игры в «мушку» делать это было очень даже удобно. Игра не слишком головоломная, если не сказать дамская, не так давно вошедшая в моду, как почти все, пришедшее из Франции. Договорились играть до тридцати пуаней (проще – взяток), по двадцать грошей за пуань, значит, сильно никак не проиграешься, если только не запишешь себе слишком много штрафов – ремизов. Тут кому чаще выпадает пиковый туз – «мушка», тому и удача. Ею, правда, нужно уметь распорядиться – пикового туза, за который записывается сразу шесть пуаней, могут и перебить козырем.

Княжнин любил карточные игры, в которых выигрыш зависел не только от везения, как в «фараоне», относился к ним как к фехтованию умом. Скоро он поймал себя на том, что присматривается не к тому, какие настроения у его партнеров, а к тому, как они играют. Шляхтичи почти всегда рискуют, пожалуй, за ними нужно присматривать, чтобы не сжульничали; слишком говорливы, по ним легко можно понять, какая у них карта. Тому, который выиграл в прошлый раз, да, его зовут пан Цвирка, опять сильно везет. «Элитный сапожник» играет рассеянно, не ошибается, но просто кладет карту по масти. А Протазанов – хитрец, дважды мог навредить Княжнину, но не сделал этого, зато поляков всегда пытается оставить без взятки.

А ведь к Княжнину тоже присматриваются. Этот самый башмачник. И вопросов задает много, хоть и с самым любезным видом: и когда пан офицер приехал в Варшаву, и один ли, или со своим полком, и где остановился, и где успел научиться так хорошо говорить по-польски, и есть ли у господина офицера пани, которой можно скроить самые модные сапожки… Княжнин в этой беседе узнал гораздо меньше, чем рассказал сам.

Зато успел изучить карточную колоду. Она была уже не новая, даже слегка засаленная, и некоторые карты снаружи слегка повреждены: там царапинка, там пятнышко. После трех-четырех раздач Княжнин уже помнил некоторые. Вот пан Цвирка, которому до победы осталась одна взятка, получил в прикупе бубновую десятку. И вовсе это не мошенничество – запомнить карту по примете, – сие есть рекогносцировка! Пан Цвирка уже взял свою главную взятку козырной трефовой дамой… Какой же молодец Протазанов, что снес своего бубнового короля на пику! Предпоследнюю взятку взял Княжнин и зашел бубновой девяткой. Ни козырной, ни бубновой масти на руках больше не было, кроме той самой бубновой десятки у Цвирки. Взятка доставалось ему, и она была лишней, тридцать первой, а стало быть, по правилам все его тридцать пуаней обнулялись.

– Ах, курва! – завопил шляхтич, вскочив с лавки и не желая класть свою карту на стол. Но ее уже и без того все видели и злорадно смеялись. Еще бы ему не обидно – взять лишнюю взятку какой-то несчастной не козырной десяткой…

– Курва! Москаль махляр: круля бубнового не можно было класть на пику, пика у пана быуа! – крикнул Цвирка, ткнув в сторону Протазанова жирным пальцем, потянулся к сабле и тут же едва не захлебнулся пивом, которое выплеснул ему в лицо Протазанов.

– Как ты смеешь, боров, обвинять российского офицера в мошенничестве? – крикнул он, с такой силой возвращая кружку на стол, что обломилась ручка.