Княжнин еще и еще раз перечитывал одни и те же строки, написанные таким знакомым почерком – каждая буква с какойто своей задоринкой, – и одни и те же строки меняли его настроение от счастья к отчаянию и обратно. Между ним и Лизой больше нет никакого разлада, напротив, но как же теперь? Она едет в Варшаву, а он здесь, в Вильно, и вообще начинается что-то недоброе… Как же это все остановить? Немедленно написать!

Только теперь, когда возникла потребность схватиться за перо, Княжнин вспомнил, что стоит посреди чужого двора, и вид у него, держащего в каждой руке по письму, наверное, довольно глупый.

– Какие-то неприятные известия? – осторожно спросил поручик Гарновский.

– Нет-нет, скорее наоборот. Впрочем, как знать… – пробормотал Княжнин в ответ что-то совершенно невразумительное.

– В доме есть комната, которая, думаю, вам подойдет. Не желаете ли посмотреть?

«Вот. Только не это. Подальше от искушений!» – сказал себе Княжнин и поспешил отказаться с не очень понятной для поручика решительностью:

– Нет-нет! Я более не смею стеснять своим соседством господ Саковичей, они и без того столь заботливо опекали меня во время нашего путешествия, что я его и не заметил…

– Но в Вильно сейчас не очень просто найти достойную квартиру.

– Ничего, найду что-нибудь. У меня тоже достаточно проворный слуга.

– Не стоит поручать поиски квартиры слуге. Наймите фактора. Это будет стоить очень недорого. К тому же здешние евреи вас все равно не оставят в покое, пока вы кого-то из них не назначите своим фактором.

– Как, пане добродею, ты не желаешь стать нашим соседом? – понял, что к чему пан Рымша, уже чувствовавший себя в этом дворе полноправным хозяином.

– Я устроюсь где-нибудь неподалеку и так или иначе буду вашим соседом. Обязательно завтра же нанесу визит, – пообещал Княжнин.

Пан Рымша, размяв после долгой дороги руки и ноги, нюхнул табачку из своей золотой табакерки и раскатисто чихнул.

– Завтра никак нельзя, пане добродею! Только нынче же! Мы должны отпраздновать наш приезд в Вильню! – потребовал он, еще продолжая жмуриться.

– Ежели позволит служба, – сказал Княжнин. – Поручик, подскажите, где мне искать генерала Арсеньева?

– Здесь недалеко, в начале Замковой улицы. Ваш фактор вас с удовольствием проводит, – ответил Гарновский, и его доброжелательность не казалась поддельной. У него было очень худое лицо. Мускулы будто бы все снаружи: вот эти работают, когда он говорит, эти – когда поднимает брови, а эти управляют безусой верхней губой.

– Я очень вам благодарен за письма, вы принесли мне добрые вести, – сказал Княжнин и пожал Гарновскому руку. При этом пришлось обратить внимание на вот какую деталь:

– Вы носите золотой перстень? – спросил Княжнин, вдруг вспомнив, что «никому нельзя верить».

– А что? – удивился этому вопросу Гарновский.

– Сие не совсем правильно для военного. Ежели в бою поломаешь палец, то перстень потом не снимешь, а еще, если им за что-то зацепиться, падая с лошади, можно вовсе остаться без пальца, оторвет.

– Сказать по правде, никогда не думал о такой тонкости, – удивленно покачал головой Гарновский. – Видно, что вы повоевали! Мне просто дорог этот перстень, он получен за успехи в рыцарской школе [22] .

– Конечно, простите, теперь ведь не война. Рад буду снова встретиться!

Княжнин откланялся. Теперь нужно было найти себе «ординарца», или, следуя здешней специфике, – «фактора». Далеко ходить для этого не было нужды. Добрая дюжина евреев, увязавшихся за повозкой русского офицера в еврейском квартале (он начинался как раз за Рудницкими воротами), теперь ожидала на улице, будто кошки за дверями рыбной лавки.

Выбирать «по одежке» не так-то просто, слишком одинаковыми были темные хламиды евреев. Однако Княжнин сразу решил отказаться от четверых самых неопрятных. Собравшиеся заговорили все одновременно, когда поняли, что офицер таки созрел, чтобы нанять себе фактора, и Княжнин исключил из «списка» еще пятерых, которые не замолчали, когда он поднял вверх руку. Опуская руку, он уже ткнул пальцем в того, кого выбрал, положившись лишь на собственную физиогномическую интуицию, как если бы он стоял перед строем солдат, из которых нужно назначить одного для поручения, требующего смекалки.

– Как зовут? – спросил Княжнин у еврея средних лет, наверное, самого крючконосого и пучеглазого в шеренге. Он был такой же бородатый, как другие, но в его бороде не наблюдалось крошек и другого мусора, а его лапсердак был туго подпоясан почти не засаленным кушаком. Может быть, эта деталь, дающая отдаленный намек на военную выправку, и оказалась решающей.

– Иосель Хиршовиц, ясновельможный пан, – ответил испытуемый, блаженно закрывая свои глазищи. Пока ничего лишнего, только ответ на вопрос, – это понравилось Княжнину.