Впрочем, такие мелочи, как соседство с мастерской, Княжнину сейчас были безразличны, деловитый рабочий шум даже создает атмосферу хорошо устроенного военного лагеря. Сейчас ему был нужен только письменный стол.

Пожилой поляк, владевший мастерской и домом, назвал совершенно незначительную цену. Единственным условием было, чтобы офицер столовался где-нибудь за свой счет и, самое главное, уже не пускал бы в этот дом других русских. Недавно здесь расквартировали целую дюжину солдат, и еще один такой постой окончательно опустошил бы закрома этого дома. Когда хозяин проводил нового постояльца на второй этаж, у Княжнина исчезли все сомнения. Только что он два солидных лестничных пролета поднимался вверх, оценил вид из окна, дававший широкий обзор на предместье, потом прошел в смежную комнату, предназначавшуюся для прислуги, и вдруг обнаружил, что из нее есть выход во двор, причем спускаться вниз уже было не нужно. Прямо от порога начинался небольшой садик, уже свободный от снега и даже натужно зеленевший прошлогодней травой. Из-за того, что дом стоял на косогоре, квартира Княжнина оказалась с одной стороны на втором, а с другой – на первом этаже. Такое расположение ужасно понравилось Княжнину, юность которого прошла в основном среди плоских раздольных равнин. Представилось, как выбегает в этот садик непоседа Кирюша.

– Будь ласков, милейший, принеси мне бумагу и чернила, Иосель пообещал, что у тебя это найдется, – сказал Княжнин хозяину дома, крепкому старику, явно не чуравшемуся работы в своей мастерской. Андрюха, еще раньше угадавший решение барина, уже прыгал по ступенькам вниз сказать Селифану, чтобы волок сюда чемоданы.

Мебель в комнате была добротной, крепкой: ежели здесь могут заменить рессору в карете, то и стулья с кроватями шататься и скрипеть не будут. Был и письменный стол, и неожиданно симпатичная картина с душевным местным пейзажем висела над ним: берег реки, роща и небольшой фольварок с четырехскатной крышей.

– Иосель, сколько я тебе должен? – спросил Княжнин у своего фактора, сменившего в комнате хозяина, который отправился за письменными принадлежностями.

– Ни одного денария [23] ! Пока Иосель еще ничего не заработал, кроме расположения ясновельможного господина. Вот когда я действительно сделаю вам услуги (а раз я теперь ваш фактор, так я вам их непременно сделаю), тогда вы и явите свое великодушие. Ведь вам нужно будет делать покупки, так я все вам доставлю, я каждое утро, кроме субботнего, буду ждать ваших распоряжений. А если к вам, положим, приедет жена, так я пришлю к ней свою Соломею, которая предложит самые модные наряды, коих вы не сыщете в самом Петербурге. Когда вы делаете покупки, Иосель зарабатывает свои гроши, и я не делаю из этого никакого секрета…

– С чего ты взял, что ко мне должна приехать жена? – перебил Княжнин.

– Я просто вижу, какой вы степенный господин, а для такого господина полагается, чтобы рядом была супруга…

– Ежели ты так ловко все угадываешь, господин виленский оракул, так скажи мне: не опасно ли мне привозить сюда жену и ребенка? Не случится ли здесь какой-нибудь бучи супротив русских?

– Я только бедный еврей, а не господь Бог! Про то, что вы спрашиваете, лучше меня должен знать главный русский генерал, так он никакой такой бучи не боится. И все русские офицеры гуляют на Антоколе в полное свое удовольствие, а скоро станет совсем тепло, так что и жене вашей здесь понравится, особенно когда она увидит, какие обновки принесет ей Соломея…

– Вот что, – перебил Княжнин. – Когда я напишу письмо, снесешь его на почту и возьмешь с собой моего денщика Андрюху. И по дороге все ему покажешь – где что покупать, где квартира генерала Арсеньева, где поблизости трактир с приличной кухней, и прочее. Андрюха запомнит. Это на случай, ежели мне что-то будет нужно, когда тебя вдруг не окажется за дверью…

– Все разумею. Благородному господину не хочется всякий час видеть возле себя еврейскую физиономию, – Иосель говорил это не то что безо всякой обиды, а будто предлагая еще и такую услугу – избавление «благородного господина» от необходимости всякий час его созерцать.

– Ты, хитрец, говоришь, что я тебе ничего не должен, так значит, получи вперед, – снова перебил Княжнин и вложил в ладонь своего фактора целых три злотых, после чего Иосель наглядно показал, что, когда его не хотят видеть, он может буквально растворяться на глазах. Только Княжнин снова его остановил:

– Скажи, Иосель, а не мог ли я повстречать тебя в Варшаве?

– Никогда не был дальше Городни. В Польше не привечают евреев. Так же, как и в вашей Московии, простите, ясновельможный. В Минске еврею теперь не только не разрешают носить пейсы, но и берут с него двойной налог, даже если этому еврею всего один год от роду…

– Все, Иосель, ступай.

Письменные принадлежности уже лежали на столе, а Андрюха принес кувшин с водой, чтобы умыться. Действительно, это было очень кстати, хотелось сесть за письмо с чистыми руками.

И лист очень долго оставался чистым. Потом, после первой же размашистой строчки, был безжалостно смят и брошен на пол. Потом Княжнин долго сидел над уже написанной фразой: «Лиза, не приезжай», не зная, нужно ли в ней зачеркнуть частицу «не». В конце концов разум взял верх над чувствами. А разум говорил, что письмо нужно написать и отправить как можно скорее. Фразу, ставшую камнем преткновения, можно смело закончить словами «…в Варшаву». И батюшка Лизонькин прав, нужно повременить хотя бы до Пасхи, тогда не только с дорогами станет лучше, но и прибавится ясности – сохранится ли в крае спокойствие, или нужно ждать чего-то нехорошего, кровавого. Спокойствия-то уже нет, вряд ли Протазанов в своем письме что-нибудь сильно преувеличивает. Княжнин черканул несколько слов и ему. На случай, если Лиза все же приедет в Варшаву, не успев получить известия, что у мужа поменялось место службы, он просил товарища встретить ее, устроить и взять на себя заботу о ней.

Наконец, Княжнин запечатал конверты, и тот, что для Лизы, даже сентиментально поцеловал. Иосель вместе с приставленным к нему соглядатаем Андрюхой побежали на почту. Княжнин не мог доверить свою корреспонденцию первому, в кого он наугад ткнул пальцем. К тому же не покидало ощущение, что этого Иоселя Хиршовица, или кого-то очень на него похожего, неделю назад Княжнин видел в Варшаве выходящим из покоев Игельстрома…

До заката оставалось еще часа два, и Княжнин, хоть в последние недели у него изрядно отбили служебного рвения, все же счел себя обязанным уже нынче явиться на доклад к генералу Арсеньву, командиру Виленского гарнизона. Он решил, что найдет его квартиру сам, Гарновский ведь сказал, что это где-то в начале Замковой улицы.