Риана помнила, как они с Маркусом вдвоём стояли под дождём у чужого патрицианского особняка. Это была простая ночь — одна из многих ночей.

И в то же время для Рианы это была первая и единственная ночь. Ночь, в которой она была не одна. Ночь, в которой она чувствовала запах нагретых солнцем деревьев и цветов. Ночь, когда ей хотелось улыбаться и не думать ни о чём.

Риана никогда за все прошедшие годы и представить не могла, что когда-нибудь вот так, рядом с ней, будет стоять даэв, её господин. Что в присутствии римлянина не будет таиться угроза, что не придётся щетиниться и думать о том, что через мгновение она окажется повержена и прижата к Земле.

Риане хотелось смеяться. Она смотрела на Маркуса, изо всех сил кутавшегося в плащ, промокшего до нитки… и такого человечного в этот миг. Живого.

Маркус угрюмо смотрел на неё. На мгновение Риане почудилось в его взгляде беспокойство. Маркус поднял руку, как будто хотел дотронуться до её шеки.

— Ты сделана из бамбука?

Риане не было смешно от этих слов. Её коснулась грусть, но сердце наполнила такая лёгкость, что она не знала, как подобрать ответ. Как объяснить, что она давно забыла, что значит, чувствовать дождь на щеках. Но уже не надеялась снова ощутить кожей порывов ветра. И что она понимает, что чувствует — всё это дал ей он. Даэв, стоящий перед ней.

У Рианы не было слов. Она никогда не была в них сильна. Её учили убивать, а не говорить. И ночь эта мало подходила для признаний и болтовни. Но если Риану не учили говорить, то она всё-таки была валькирией, и её обучали стихам, которые сложили задолго до неё талах-ир. И сейчас летящие строчки кружились в голове. Они почти добрались до языка, когда сухой хлопок захлопнутых ставен разрушил мгновение пополам. Оба резко обернулись на звук.

— Надо идти, — первой сказала Риана, и Маркус кивнул.

Риана помнила лёгкий шорох моря внизу, у подножия пещер. Чарующий звук, которого она не слышала никогда до тех пор. Она прикрывала глаза, чтобы ненадолго погрузиться в эту лёгкость и в этот покой. Всё, что происходило кругом не имело никакого значения. Она первой предложила отыскать шкатулки, она чувствовала, что эта тайна была связана с её народом… Но в это мгновение ей было всё равно. Имело значение лишь то, что она наконец покинула этот город, лабиринт бесконечных каменных стен, наполненный запахами даэвов, перезрелых фруктов и приторных масел с востока.

Не открывая глаз, она почувствовала, что Маркус вошёл в пещеру. Молча замер в дух шагах от неё.

Маркус не смотрел на неё. Он ещё не забыл те слова, о которых Риана успела пожалеть. Риана ни открывая глаз могла увидеть его точёный профиль в лучах закатного солнца.

Подойти и коснуться. Заглянуть в глаза… Риана сама не знала, чего хотела.

Но от мысли о том, что Маркус стоял рядом с ней, о том, что тот готов её простить — ей стало чуточку легче и светлей.

— Маркус… — одними губами прошептала она.

Маркус не расслышал и не ответил. И только спустя несколько секунд даэв произнёс:

— Пора отправляться в путь.

Риане всегда не хватало слов. До сих пор она никогда не нуждалась в них и никогда не страдала от того, что не умеет говорить. Молчание было её спутником и спасением. И только теперь она понимала собственную беспомощность.

День за днём пока тянулось странствие она наблюдала за Маркусом издалека. Всё существо её рвалось к патрицию, но пальцы тут же сжимались на поводьях коня и ледяная стена отталкивала её назад.

Даже для себя, даже в собственных мыслях, Риана не могла представить, что может сказать. Теперь спасением стало присутствие чужих людей, которые не давали им остаться наедине — и оно же превратилось в проклятие. Потому что Риана ловила взглядом каждый миг, когда Маркус оказывался в стороне от других.

С каждым днём становилось всё холодней. И если для неё самой этот холод был благословенным освобождением от римской жары, то Маркус с каждым днём замерзал всё сильней.

Риана, привыкшая к тому, что патриций никогда не показывает слабость, с трудом верила своим глазам.

Желание приблизиться, взять в ладони его побелевшие кисти, поднести их к губам… Становилось всё сильней. И чем сильней оно было, тем крепче сжимала Риана себя в тисках.

Она уже не думала о том, что сходит с ума. Песнь стихла, толи отчаявшись, толи насытившись чистым воздухом северных гор. Риана почти перестала задаваться вопросом о том, чем подобные чувства закончатся для неё. Сейчас это не имело значения. Ничто не имело значения кроме этих побелевших рук, которыми Маркус с трудом сжимал поводья коня.