Лиза остановилась и опустила голову. Мара тоже замер на месте, из-за лизиного плеча он увидел, что она плачет.

— А у меня нет ничего. А то немногое, что осталось, рушится с каждым вдохом. Скоро я совсем ослепну, Мара!

Он подошел к ней на шаг, но она, не повернувшись, остановила его рукой.

— Прости, я не имел права лезть к тебе в душу, — сказал он.

— Ничего, я сама виновата, — проговорила Лиза после паузы и тихо всхлипнула. — Я думала, это будет замечательный день — без слез и без мыслей о будущем, только для тебя и для меня, только настоящее, только здесь и сейчас… А теперь посмотри на меня — я разнылась без причины, как дура. Это я должна просить у тебя прощения. У меня тоже нет права так просто рассуждать о твоей жизни. Я ведь тебя почти не знаю, не могу увидеть всего, что творится у тебя внутри… Может, я просто тебе завидую, завидую хотя бы вот твоему таланту?

— Лиза, нет у меня никакого таланта, — горько прошептал он. — Да и при чем тут это? Давай просто забудем и пойдем дальше.

— Подожди, — перебила его Лиза. — Я хочу договорить. Вдруг потом не получится сказать правду?

Она вытерла слезы рукавом и подняла голову, посмотрев в ощетиневшееся сосновыми иглами пространство вымершего леса. Мара молчал.

— Я сейчас хочу сказать, что и сама знаю, как мы похожи. Мы с тобой никому не нужны, ничего не делаем, никому не способны помочь. Я думаю, мы не можем спасти даже самих себя. Что мы можем дать друг другу? Только честно: мы несчастные бездельники, Мара. Мы как те одинокие осьминоги, о которых ты говоришь, ползаем по дну реки и боимся всплыть на поверхность. Наверно, мы для этого и рождены. Мы уроды. Конечно, не внешне, мы довольно успешно притворяемся людьми. Но стоит заглянуть нам в глаза, как все сразу станет ясно. Но кроме всего этого, есть кое-что, что нас разделяет — это невидимая пропасть, Мара.

Он стоял неподвижно, опустив голову и уставшись на свои грязные ботинки. Мара хотел спросить: «Неужели эта пропасть между нами так велика?». Но он не спросил, потому что побоялся услышать ответ. Ему было больно, действительно больно — и, возможно, впервые ему было так больно из-за страдания другого человека. Лиза была так близко — всего в метре от него. Но сейчас этот метр был для Мары непреодолим. Ее шарфик грустно висел у нее на плече, а ее плечо дрожало от тоски и холода. В эту минуту Мара был готов отдать свою жизнь, лишь бы набраться смелости и дотронуться до этого худого плеча и сказать: «Мы не уроды, Лиза, ты самое прекрасное, что было в моей жизни». Но он не мог — потому что Лизе не нужна была его жертва, не нужна была смерть. Лизе всего лишь нужна была жизнь, маленькое слабое тепло, сила. Ничего из этого Мара не мог ей дать. И он продолжал стоять в метре от нее, пока его сердце разрывалось на части.

Над ними высились эти грозные и молчаливые старые сосны, застывшие и ко всему безразличные; они словно подслушивали мысли двух одиноких людей, осмелившихся забраться так далеко в их владения, чтобы спустя десятки лет поведать эту жалкую историю другим случайным странникам, как сказку о давно остывшем метеорите в сыром овраге.

— Мара, — чуть слышно прошептала Лиза, — ты хочешь мне помочь?

— Очень хочу.

— Тогда можешь пообещать мне кое-что?

— Конечно.

— Нет, не отвечай так быстро. — Она покачала говой, и он увидел, что шарф сполз еще ниже с ее плеча. — Ты должен сначала услышать, о чем я тебя попрошу, потому что, возможно, это будет самое серьезное обещание в твоей жизни. А потом ты должен подумать как следует и сказать: да или нет.

Он кивнул, не раздумывая, — пусть даже Лиза не могла этого увидеть; она все еще стояла к нему спиной.

— Хорошо, я слушаю.

— Пообещай мне, что не покончишь с собой. Пообещай, что не пойдешь в воду, что бы ни случилось. Ради своего кота… и ради меня.

Мара задумался. Лиза стояла перед ним, и он видел ее чуть расставленные в стороны локти — наверно, сейчас она нервно ломала пальцы, касаясь груди. Он знал, что может сказать ей все что угодно, только для того, чтобы ее успокоить. Он никогда не придавал особого значения обещаниям: часто нарушал свое слово и прежде не относился к этому всерьез. Но теперь, стоя под трибуналом окруживших его сосен, Мара знал, что не сможет просто солгать. Он не мог обмануть Лизу, поэтому он думал так долго.

— Я не могу этого обещать, Лиза, — тихо сказал он после минутного молчания.

— Понятно.

— Но я могу попытаться бороться с самим собой, пока ты борешься с болезнью.

Она долго молчала. Мара дал ей время. Он засунул руки в карманы и поднял голову к небу.

— Ты будешь бороться — что бы ни случилось? — уточнила Лиза.

— Я постараюсь.

— Будешь пытаться найти другой выход — даже если тебе будет очень плохо, очень-очень?

— Да.

Лиза медленно обернулась и взглянула на него покрасневшими глазами и с грустной улыбкой:

— Даже если тебя потащит в пещеру бешеный медведь?

— Буду отбиваться изо всех сил.

— Даже если планету захватят осьминоги и сделают тебя своим рабом?

— Да, — вздохнул он. — До последнего буду сопротивляться. Хотя бы попытаюсь — ради тебя и ради моего кота.

Мара думал, что не врет ей — сейчас он действительно был, как никогда, полон жизни. Он не мог знать, хватит ли у него сил в тот самый решающий момент, когда он вернется домой и снова останется в одиночестве; но теперь — так он сказал самому себе — у него не оставалось выбора: он должен собрать все разбитое и сломанное по кусочкам, попытаться начать все с самого начала. Хотя бы попытаться. Если для нее это важно.

Мара медленно поднял глаза: теперь Лиза улыбалась ему по-настоящему.

— Ладно, Мара, я тебе верю. Только не вздумай меня обмануть. Будем считать, ты дал мне половину обещания.

— Но у меня тоже есть условие, — поспешил добавить Мара.

— Что еще за условие? — Лиза нахмурилась. — Надеюсь, ты не попросишь меня делать что-нибудь неприличное?

— Я хочу, чтобы ты тоже пообещала мне кое-что.

— Вот как?

— Я хочу, чтобы ты не забывала обо мне. Хочу, чтобы ты меня помнила.