Удивительным образом именно в середине XVIII века, который был столь трудным временем для русской Церкви, произошло настоящее возрождение исихазма под знаком старчества. Старчество издавна существовало в русских монастырях, о чем свидетельствует подвиг святых Феодосия Печерского (†1074), Сергия Радонежского (1314–1392), Нила Сорского (1433–1508) и других. Тем не менее русское старчество как школа, имеющая определенные правила, методы и традиции, построенные на аскетическом учении отцов пустыни, обязано своим происхождением великому старцу преподобному Паисию Величковскому (1722–1794).

Именно он первым принялся за огромную работу по переводу с греческого на славянский язык обширной религиозной литературы. Он перевел «Филокалию» [24] митрополита Макария Коринфского и Никодима Агиорита (Венеция, 1782) и издал ее под названием «Добротолюбие». Эта своего рода «антология» [25] , посвященная Иисусовой (сердечной) молитве, стала духовной пищей русских монахов, старцев и мирян: «Откровенные рассказы странника» свидетельствуют о том, сколь распространен был такой тип молитвы среди христиан.

Обновление интереса к исихазму вызвало оживление монашеской духовности. В XIX веке появились великие старцы, самым известным из которых является святой Серафим Саровский.

Тогда по всей стране в обителях и скитах жило множество старцев. Один из монастырей, расположенный в трехстах километрах от Москвы, Оптина пустынь, стал «своего рода духовной школой» воспитания старцев, обителью, где «на первом месте стояли сердечная молитва и благодатное старчество» [26] . Основанное на наследии Паисия, оптинское старчество поднялось на новую ступень развития, открываясь проблемам мысли, культуры, общественной и политической жизни России.

Нужно уточнить важный факт: старчество, утвержденное в традиции Паисия, никогда не было признано церковными властями и значительной частью белого духовенства. Тем не менее, несмотря на эту оппозицию, деятельность старцев развивалась, их влияние на русское общество росло. Множество паломников, мирян и монахов, интеллектуалов и крестьян, мужчин и женщин всех возрастов, искали у старцев духовной помощи и поддержки, которой им не хватало в приходской жизни.

Сын отца Алексея Мечева, отец Сергий, очень точно описывал духовную жажду русских христиан: «Когда люди церкви и верующие были удалены от монастырской жизни, они тем не менее поняли, что именно там, в монастыре, где каждый день в покаянии служится Литургия, находится спасение для монаха и для мирянина. Именно в эти монастыри, где цвела духовная жизнь, устремлялись люди, жаждущие ее познать. Многие ехали в Оптину и Зосимову пустынь, в Глинки и еще во многие другие места. <…> Тем не менее существовала пропасть между миром и монастырем. Действительно, люди могли поехать туда только на несколько дней или даже часов, чтобы получить импульс для своей души, духовно зарядиться» [27] .

Одна из задач старцев состояла в том, чтобы восстановить диалог с миром, помочь русскому обществу победить религиозное безразличие и прийти к духовному обновлению. Чтобы преодолеть пропасть между миром и монастырем, некоторые старцы проявляли интерес к стремлениям людей, ищущих Бога, и пытались ответить на их духовные запросы. Порой они действительно ставили фундаментальные вопросы о жизненном призвании мирянина.

Уже в Евангелии внешний мир рассматривается как противоположность Царствию Божию, как место противления евангельской вести: Я открыл имя Твое человекам, которых Ты дал Мне от мира. <…> Я передал им слово Твое; и мир возненавидел их, потому что они не от мира, как и Я не от мира (Ин. 17: 6–14). Мир – это реальность, от которой следует удаляться: Не любите мира, ни того, что в мире… (1 Ин. 2: 15). При этом Христос дает слову мир и другой смысл. Мир – человечество, люди, которых Он пришел искупить: …так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего единородного… (Ин. 3: 16).

В этой главе мы сочли нужным, прежде всего, рассказать о духовном поиске определенной части мирян в России, в частности в Москве, и о том, как старцы XIX века помогали этим людям найти ответы на жизненные вопросы.

Стремление не любить мира, ни того, что в мире, издревле было общей чертой монашеской среды, как русской, так и западной, но особенность России состояла в том, что среди белого духовенства и в широких слоях общества отчетливо присутствовали те же самые настроения: в миру нужно жить как в монастыре. В конце XIX века многих постигло религиозное охлаждение, в обществе распространились сциентизм [28] , агностицизм [29] и революционный атеизм. Из-за этого завязалась настоящая борьба между монашеским и мирским образом жизни, возникло представление о том, что спасти душу можно, только покинув мир ради пустыни или монастыря.

Отец Сергий Мечев в одной из своих проповедей рассказывал о той обстановке, в которой начиналось служение его отца: «Считалось, что существует два пути жизни: в миру и в монастыре. <…> Предполагалось, что монашеский путь требует от тех, кто принимает его, отречения от мира, отдаляет человека от обычной жизни и помещает его в совершенно другие со всех точек зрения условия: прежде всего, Литургия, молитва, затем духовное руководство, покаяние и послушание. Существует и другой путь, худший и более общепринятый, – путь спасения в миру, в приходских церквах. <…> Между миром и монастырем пролегала пропасть» [30] .