После долгого раздумья сотник повернулся к Мечиславу, попытался улыбнуться. Получилось премерзко.

— Мои люди меняют лошадей на заставах. Двигаются быстрее ваших гонцов.

— Ах, да! Я и забыл… — Мечислав заинтересованно потёр подбородок. — Двубор, а скажи…

Мысль показалась дикой, неумной, опасной и чужой. Но всё-таки продолжил:

— …а можно заключить с вашими караванщиками договор? Насчёт застав? Если надо, лошадей у степняков купим, конюшни расширим, с сеном поможем. Это же всем выгодно — быстрые вестовые?

Двубор запрокинул голову, рассматривал потолок, шарил глазами по комнате.

— Надо поговорить с Отцом. Возможно, придётся пересмотреть дорожную плату.

— В вашу сторону.

— В нашу.

Глава четвёртая

Вторак не пошёл в баню, как всегда делал по-возвращении. Быстро разделся на заднем дворе, приказал вылить на себя ведро холодной воды, растёрся до красноты, потребовал ещё два ведра и, наскоро надев свежий балахон, не подпоясавшись, двинулся в комнату Миланы. Все ожидали, что выгонит повитуху, но та лишь несколько раз выбегала за чистой водой. Растревоженные домочадцы толклись у двери, шептались, словно их присутствие могло что-то изменить. Иногда растопник сурово поднимал палец к потолку, все затихали, но, кроме невнятного глухого бурчания волхва, ничего разобрать не могли. Иногда появлялся Мечислав, но увидев у двери толпу челяди, делал вид, что идёт мимо. То к княгине Уладе идёт, то к Саране заглянет. Третий раз собирался было свернуть в комнату к Брусничке, но передумал, подошёл к народу, шёпотом всех разогнал по делам, растопнику посетовал, что холодно, поварихе — голодно, остальным — грязно и пыльно. И паутина вокруг.

— Дык, может чего надобно будет? — спросила повариха.

— Надо будет, пришлём. Накажи робятам бочку прикатить и воды натаскать. Если и сейчас роды до срока, воды много потребуется.

После драки за город осталось много сирот. Поначалу их разобрали по семьям, но было видно — тянут с трудом. Мечислав велел селить их в барраках и отдал на обучение Тихомиру. Тот хмыкнул в бороду, пробормотал «гвардейцы» и пошёл собирать по хатам да землянкам. Некоторые отдавать не хотели — привыкли, но воевода прекрасно знал, что значит это «привыкли». Бегает по дому мальчишка, по хозяйству — все на нём. А платы — миска жиденькой похлёбки из свиного корыта перед сном. Пришлось напомнить о княжьей воле и обещать встречи раз в неделю. Тут и стало понятно, кто влюбился в сироту, а кому лишь робёнок требовался. Больше половины отказались, сославшись на бедность. Корми его, бездельника, раз в неделю, как же, нашли дураков.

В тереме князя робята прислуживали посменно, караульно, чувствуя особенный почёт и долг перед Мечиславом. Тот старался выглядеть строгим и неразговорчивым, порой даже властным и придирчивым, но в глубине сам ощущал, что свой долг перед ними не оплатить за всю жизнь. Тридцать сирот — не так уж много для князя. Тридцать полных сирот для города после битвы со степняками — совсем чудо. Если не считать тех детей, что погибли вместе с родителями. Их — не спас, не уберёг.

Глядя на него, Улада взяла на хозяйство и рукоделие сиротиночек — девочек. Для них к терему пристроили небольшой домик, что почти сразу украсился резными ставенками и крылечком, да петухами на коньке — подарок плотников. Мечислав заходил пару раз, видел шитые занавески на окнах и вязаные нитяные скатерти на столах. Восемнадцать девочек, старшие приглядывают за младшими. Лишь иногда появляется Улада, помогает с нехитрым бытом, учит готовить и рукодельничать: расшивать и собирать себе приданое, бережно складываемое в стоящие вдоль стены сундуки. Уютно.

Теперь уже отказавшиеся начали просить детей обратно, смекнули, что к чему, князь лишь пожал плечами — неволей никого не держим, кто хочет — пусть идёт. Двое мальчишек и почти вошедшая в пору девочка ушли, но не прошло и недели — вернулись. Стегать розгой по делу, за провинность, как делает Тихомир — одно, а выносить нелепые побои от хозяев дома — совсем другое. Улада тоже, чего уж там, даст напёрстком по макушке, чтобы не вертелась и слушала, но, чтобы — пнуть, проходя мимо — никогда такого от неё не бывало.

Мечислав стоял у окна в конце коридора, смотрел на внутренний двор, вспоминал последние месяцы. Порой и не поймёшь — где потеряешь, где найдёшь. За последний год воспоминаний набралось на полжизни, какой месяц ни возьми — что-то происходило. Не по войне, так — по хозяйству.

Обер Эб уехал в Меттлерштадт, получил расчёт и вернулся — строить Броды. Посмотрел на горбатый мост через Пограничную, восхитился хинайскимим строителями и начал пихать дуговые пролёты к месту и не к месту. Все окна — полукруглые и стрельчатые — даже на верхних этажах. Хинайцы впервые увидели — хохотали. И кто насмехался? Ладно бы их главный, так нет — тот лишь пожал плечами — мало ли, может им так нравится. А смеялись обычные работяги: кто же ставит арочные окна выше первого этажа? Какие такие нагрузки испытывает стрельчатое окно на третьем поверхе? Эб, не моргнув глазом, велел строить башенку в княжьем тереме. Вроде, как перехитрил притихших хинайцев, но с тех пор арки строил только на первых этажах, по назначению. Быстро учится.

Хинайцы отстроили себе слободу к западу от Брод, да какую-то причудливую — крыши гнутые, коньки резные. По утрам собираются в просторном внутреннем дворе главного здания — доме начального строителя. Князь порой видел с башенки, как встают ровным квадратом по утрам и вечерам, пляшут что-то, медленно, немыслимо выворачивая суставы и становясь в невозможные для обычного человека позы. На вопрос Мечислава, главный ответил — традиция. Разогревают мышцы, разгоняют кровь. Гимнастика такая для связи с родиной. Чигун. И Лунцюань.

Где бы князю такую гимнастику найти, чтобы не терять связи со своей родиной? Или теперь у него родина — вся земля от Озёрска и Меттлерштадта до Бродов? Где-то родился, где-то — учился.

А ну его, начнёшь думать, мозгов не соберёшь. Погладил шрам на макушке, усмехнулся. В бою, всё-таки проще.

Пришли гонцы из Полесья — земель к западу от Бродов. За Полесьем — Дмитров, где княжит Четвертак. Гонцов наверняка нагнал Гром: хотел связать дорогами Степной Торговый Путь из Хиная с Дмитровым напрямую, без посредства Меттлерштадта. Хочешь-не хочешь, пришлось подписать соглашение о мире и торговле. Соседи, всё-таки. Хорошо, хоть эти женить не стали. Оказывается, князь Полесский — тоже дальняя родня, по матери. В смысле — Ждана из тех дремучих лесов к Миродару приехала. Как выяснили, сразу поставили печати и сдвинули кубки: ни к чему родне родниться. А дороги — чего уж там — пусть будут. Дороги ещё никому не мешали.