Хэй взялся за кувшин, неспеша налил себе вина, поднёс деревянную кружку к губам, сделал длинный глоток. Прибью, подумал Мечислав. Рисуется, маринует, квасит, набивает цену. Как ещё сказать?

— Привлекаю внимание, — хинаец словно прочитал его мысли. — То, что я скажу — очень важно. В дороге познания мы не продвинемся ни на шаг, пока не поймём главное. Лун легко бросают змеёнышей, вылупившихся из недозрелых яиц. Даже если их тысячи, всегда можно сбежать и начать всё сначала. Найти другой кратер, затаиться, пригреться и нести по яйцу в день. Лун живут по десять тысяч лет… что им человеческая жизнь? Искра в костре.

Дядюшка Хэй налил ещё вина, давая понять, что сказал достаточно. Тихомир очнулся первым, видимо, сказался опыт прожитых лет.

— Получается, у Змея кроме логова есть ещё и гнездо? И там лежат яйца зрелые?

— И их он не бросит. Если бы мог — вывез. Но мудрый Ме Чи Слав убедил Грома, что этого делать не надо. Теперь ему отступать некуда. Но это означает ещё кое-что. Тоже очень важное. И это — второй шаг на пути познания.

Сиди и думай, ночь длинная, читалось в глазах Дядюшки. Он больше слова не скажет, пока кто-нибудь не догадается.

Спешить ему некуда.

Хинайцам вообще спешить некуда: живут себе тысячелетиями, ждут, пока придёт их время спасать мир. Мечислав чуть не подпрыгнул. Дядюшка Хэй благосклонно посмотрел на князя, словно разрешил ученику ответить на уроке.

— Получается, теперь и нам спешить некуда? — начал Бродский неуверенно. Осознание нового поворота раскрывалось чудесным цветком. Мечислав продолжил, пока не потерял мысль:

— Даже если у них еды — на сто лет, даже если змеёныши перемрут с голоду. Пока птенцы не встанут на крыло, мы можем держать осаду!

Дядюшка Хэй пожал плечами, я, дескать, ни на чём не настаиваю.

— Но мы не знаем, сколько у него в гнезде яиц и когда они вылупятся, — встрял Ёрш.

Дядюшка Хэй склонил голову:

— Не знаем. Может быть — одно и проклюнется оно завтра. Тогда семья улетит через месяц. Может быть — два. Тогда Лун покинут гнездо через год с небольшим. Этого мы не знаем. — Дядюшка беспомощно развёл руки. — С другой стороны, мы вполне можем позволить себе каждый день терять полторы тысячи против двухсот. Если считаем своих воинов недозрелыми змеёнышами. Но и это — потеря времени. Если у князя есть что сказать — самое время.

***

— Мало вам? — усмехнулся Гром, глядя на выстроившихся перед ущельем и изготовившихся к бою хинайцев. — Не видели ещё настоящего Змеева гнева?

Усевшись на одной из двух вершин горы, откуда в опасный момент собирался нырнуть на прикрытие сыновей, Отец смотрел на место будущей битвы. Гора могла оказаться вдвое выше — для зоркости Грома это не важно.

Запасов еды накоплено в кратере прилично, но кто знает, сколько продержится осада? Позавчера в бой были брошены хранители и резервом — трёхлетки. Хранители легли все, трёхлеток не погибло и десятой части. Сотников Змей приберёг напоследок. Сейчас они насильно вскрывают не перешедшие четырёхлетний срок яйца. Новобранцев подковывают клинками, благо, по всем землям успел скупить с запасом, учат работать крыльями. Продержаться пару недель — подрастут, пополнят строй. Взрослыми им не стать, но и в этом можно найти свои плюсы. Верхний перегиб не подрубают — прятаться больше не от кого, а способность прыгнуть хоть на вершок выше и дальше может решить исход всей войны. Более поздние яйца Гром решил вскрывать по мере необходимости: каждый день выдержки даёт им новые силы.

Хинайцы, не разнообразили тактику: сказались долгие тренировки без боевого опыта. Передние ряды — мечники, следом — копейщики. Ряды не сомкнуты, дают возможность выйти вперёд лучникам и пращникам, с них и начнётся битва. Что ж, если так, то и нам ни к чему разнообразить свой рацион.

По сигналу Отца змеёныши встали на исходной, построились, застыли чёрными изваяниями. Между хинайских воинов начали протискиваться стрелки, на ходу перекидывая колчаны с боков на спины. На этот раз — без пращников с горючей водой. Не осталось, что ли? Впрочем, это не важно. Главное, чтобы Двубор успел дать приказ к атаке за миг до того, как стрелы взлетят в небо.

Хинайцы медлили. Настраивались. Молодцы: сами не были в позавчерашней битве, но, видимо, выжившие сумели втолковать, с кем имеют дело. Гром посмотрел на соседний пик, где в ожидании сигнала застыла Вьюга. И проморгал начало.

Хинайские лучники дёрнули плечами, скидывая накидки, и, превратились в меттлерштадских арбалетчиков! Двубор запоздал с приказом, да и успей он — мало что изменилось бы: арбалетный болт навесом не летит. Разве только сотник приказал бы наступать наскоком. Мгновенное прицеливание и сотни жал устремились к змеёнышам. Оказалось, что и это не всё: арбалеты лишь выигрывали время. Первый ряд ринулся в прорехи перезаряжаться, а второй уже вскидывал тяжёлые кряжицкие самострелы.

Второй залп.

Третий.

Четвёртый.

Ошеломлённый Гром смотрел на гибнущих детей, ринувшихся в атаку и нарвавшихся на хинайских копейщиков с мечниками. Змей слетел, свистнул отступление, готовый обрушить огонь на вражьи головы, но услышал предостерегающий свист Вьюги. Посмотрел на поле битвы и в бессильной ярости начал набирать высоту: задний ряд не стрелял в змеёнышей, направив самострелы вверх и выцеливая единственную мишень.

***

— Не бросайте его, ладно? — твердила Милана своё заклинание. Капли пота застряли в морщинах на лбу, собирались в лужицы, сёстры промокали, вытирали, но тот проступал снова.