— Погоди, брат. Что-то не ладно.

Повернулся к гонцу.

— Что случилось? На тебе лица нет. Выпей вина.

— Некогда пить, боярин, седлай коня, народ тебя требует! — гонец припал к поднесённому кувшину с водой, — говорят, если не явишься тотчас же, весь терем разнесут по брёвнышку!

— С чего, объясни!

— Говорят, Змеевы люди пеньку соседям продают втрое дешевле нашего! За такое, говорят, склады торговые пожгут и змеёнышей взашей вышвырнут!

Мечислав задрожал, сжал кулаки, глаза налились нездоровым цветом.

— Это что? Бунт? В первый день?!

— Да погоди, брат, — успокаивал Тверд, — не спеши. Вспомни уговор: тебе дружина, мне — город.

Мечислав яростно зыркнул на брата, сделал несколько шумных вдохов, успокаиваясь, наконец, молвил:

— Добро, боярин. Город твой. Правь.

Тверд углядел в глазах брата блеск ревности, но тот успел её спрятать, прежде чем остальные что-то поняли. Лишь Тихомир что-то заподозрил.

Или показалось?

— Не спеши, брат, в город. Пусть народ увидит, что всё — правда.

— Что — правда?

— Что тебе дружина, мне — город. Они увидят, поймут, успокоятся.

Лицо Мечислава разгладилось, словно увидел, наконец, истину. Засунул руку за ворот, достал серьгу, покатал жемчужину в пальцах.

— Добро, брат. Уха два, да голова одна, верно?

— Верно, — ответил Тверд, стараясь не отводить взгляд. Рядом кряхтел воевода, переминался с ноги на ногу. — Варь! Труби моей сотне сбор!

Брат предложил, не особенно надеясь:

— Возьми моих людей. Мы с Тихомиром вернёмся сами.

— Ни к чему. Моя сотня только для вида. Бунт я подавлять не буду.

— А как же?

— Опора, брат. Теперь мне надо надеяться только на Опору. Сотник, а ты куда собрался?

Двубор вскочил в седло, взялся за вожжи.

— Это мои люди виноваты, мне ответ держать.

Твердимир посмотрел в чёрные глаза сотника, показалось, уловил слабый кивок.

— Добро, поедем разбираться. Сотня! Караул!

И погнал коня рысью к дороге.

Змеев сотник пристроился по левую руку, варьева десятка умчалась на полсотни шагов вперёд. Тверд обернулся, удовлетворённо кивнул: оставшиеся воины пристроились в хвосте, по двое на такой узкой лесной дороге, готовые в любой момент прийти на помощь.

Двубор недоумённо оглянулся, пожал плечами, обратился к боярину:

— Почему рысью, не в галоп?

— Сколько времени мы выиграем?

— Час. Без роздыха — два.

— Прибудем на взмыленных конях, еле держащихся на ногах. Торжественный у нас будет вид.

— Можно сейчас в галоп, а при выходе из леса перейдём на рысь.

— Время, сотник, время. Если прибудем быстро, народ поймёт — мы встревожены. Ну, уж нет. Прибудем, когда изволится.

Казалось, Змеев выкормыш прислушивается к конскому топоту: голову наклонил, повернул в пол-оборота.

— Я не ошибся в тебе, боярин. Мы, торговцы, таких тонкостей не знаем.

— Зато вы можете больше.

— Что?

— Интриги. Заговоры. Стравить братьев или даже уговорить на предательство.

— Это не предательство, Тверд.

— И бунт — не предательство?

— Нет. Нет никакого бунта. Гонец подослан, чтобы увести тебя в город. Нам надо вас разделить. Это очень важно.

Двубор не торопил Твердимира с ответом. Боярин молчал, размышляя над его словами. Лесные птицы пересвистывались по разные стороны дороги, словно спорили. Левые с правыми, сотниковы с твердимировыми. Кукушка на дятла, куропатка на глухаря, сойка на сойку. Левые вроде бы побеждают. Лишь победно отстучал дятел, понимая, что никакая это не победа:

— Это и есть предательство, сотник. Даже с выкрученными руками — самое настоящее предательство.

— Почему? С чего ты взял?

— Втайне, значит — предательство.

***

Одному Змею известно, как такая ветхая лачуга уцелела в самом центре города. Конёк провален в середине, дыра от второй трубы в крыше не заделана, окна перекошены, небось, и не открываются вовсе, дверь нараспашку заросла малиной. Огород запущен, забор — наперекосяк. Если бы не крики при входе, Вторак и не заметил бы, что в зарослях орешника вообще есть дом.

— А я говорю — видел! — ворчал старческий голос.

— А я говорю — глаза залил, вот и привиделось! — Второй голос заметно крепче, моложе.

Старик не унимался:

— А я говорю — поутру со Змеева посада на юг летел, высоту набирал!

— А я говорю — ты коршуна вблизи видел, да с пьяных глаз всё перепутал! — хохотнул второй.

— Да чтоб тебя! Не хочешь — не верь. Да только не видал я коршуна о кожистых крыльях и голове рогатой.

— Ещё и голова рогатая! Небось и девку в лапах тащил!