— Ой, мамка, водички принеси, мёд терпеть не могу. И чего-нибудь с хренком.

— Хлебушка?

— Нет, мамушка, яблока мочёного.

— Ну, яблока, так яблока.

Во двор вбежала чумазая Улада, в длинном грязном платье, босиком, в платке.

— Чего хотели, матушка? Милка, тебе чем помочь? Принести чего?

— Уль, а Уль. А принеси мне рульку свиную в меду да с хренком, а?

Улада захлопала глазами, перевела взгляд на ключницу — отродясь такого на кухне не водилось.

— Чего стоишь, семечки лузгаешь? Беги, требуй, чего сказано!

— Так… это… ведь готовить надо… мы такого и не делали никогда.

— Исполняй, как сказано, понятно?

— Понятно, бегу-бегу. Сейчас, матушка, сейчас, Миланушка.

Милана проводила Ульку взглядом, задумалась.

— Мамка, а мамка.

— Чего, доченька? — ключница начала тихонько покачивать правнучку Кордонеца.

— А почему она за Четвертака не пошла?

— Уж ли не знаешь? Облысела вся.

— Ой, мамка, не рассказывай! Знаю, как она облысела. Только не выглядит почему-то расстроенной. Совсем не выглядит. Уж четырнадцатый год, а так и носится в своих мечтаниях, словно мотылёк в паутине. Неужели есть что-то ещё?

— Что ещё?

— Ну, что-то ещё. Вот я — младшая княгиня. Старшей мне не стать, но ведь — княгиня! А она и от этого отказалась. И от Четвертака бегает, все ноги стёрла. В саже измазалась, лишь бы не смотрел на неё. За чем так тянется, чего ждёт? А, мамка?

Ключница вздохнула, покачала Милану, помолчала.

— Не знаю, доченька. Может быть, и ничего не ждёт. Мала ещё, глупа.

— Ну, я же в тринадцать всё о себе знала! Вырасту, замуж выйду, ребёночка рожу. Всё как на ладони написано.

— А иным и к ста не дано, коли Доля не сплела.

— Значит, Недоля?

— Не знаю, милая, не знаю. И ты себе голову не забивай, плод береги. Вот принесут тебе рулечку с медком да хреном — поешь, ребёночка покормишь, всё и образуется.

— Да ну тебя, скажешь ещё! Кто же мясо в меду делает? Да ещё с хреном?

— А кто его знает, красавица. Может быть, и получится что. Мы ж, бабы беременные — чего только не удумаем. Из десяти одно да впрок получится. Я, когда на сносях ходила, яйцо в пенку взбивала, так и ела.

— Сырое яйцо? В пенку? Ой, хочу-хочу! Когда ещё той рульки дождёшься!

Глава вторая

Доннер

Ближе к вечеру прибежала Брусничка, позвала красить невесту. Улада, приветливая, как ни в чём не бывало, проворковала — боярской дочке виднее, как сделать невесту самой-самой на свете, чтобы муж глаз не отвёл.

Милана отшутилась, дескать, всё это нужно уродинам, а Сарана — красавица. Чуть припудрить обветренные щёки, нарумянить слегка, уголки глаз выделить, брови подровнять. Сарана взволнованно спросила о щеках, втроём еле успокоили — поживёт в тереме, кожа разнежится, отвыкнет от Степи. Бедняжка снова чуть не расплакалась, Улада обняла, погладила по спине, реветь настрого запретила — всё размажется. И голову, голову выше, милая. Ты теперь — без мига — княгиня!

Пока Кряжинская накрашивала, готовила невесту, в душе поселилась вьюга. Слёзы сдерживать было бы легче, да нечего сдерживать. Ничего не осталось, будто слёзы превратились в снег, и метёт тот снег, метёт. Во что она превратила смешливое и кроткое существо? Как теперь всё исправить и можно ли исправить такое? Себе жизнь искорёжила, и ей попутно яду в нутро налила. Не зря, значит, после приезда Миланы Ждану кормилицу нашли: нельзя ребёнка таким кормить, вот и пропало у княгини Бродской молоко. Боги, да что же это такое, как же это так…

Свадьба прошла, как в тумане. Стояли у капища по порядку: Мечислав, Улада, Брусничка, Милана. Брусничка — ещё не жена, её свадьба — впереди, но дело уже решённое, не отменить. Ждали, пока Шабай подведёт Сарану к третьей жене. Милана за руку приняла у отца невесту, едва заметно поцеловала в щёку, чтобы не размазать румяна, передала Брусничке. Та тоже поцеловала, передала руку княгине Бродской. Улада долго смотрела в глаза Сараны, улыбаясь, взяла за плечи, трижды поцеловала, повела к Мечиславу. Тот выглядит смущённым, голова чуть набок, всё норовит пожать плечами, будто извиняется. Первая жена взяла его правую руку, положила ладонью на левую ладонь Сараны, сомкнула, подняла вверх.

— Здравствуй, сестра! — раздался громкий чистый голос. — Велика семья, велико и счастье!

Тишина разорвалась криками горожан. Все желают счастья, радуются. Мечислав обнял новую жену, расцеловал в губы — ему перед свадьбой строго запретили касаться щёк. Не забыл, молодец.

Князь взял Сарану на руки и под общее ликование понёс через всю улицу в терем. Теперь уже — улицу. Кирпицовые дома ещё достроены не вполне, но площадь и дорога — вымощены, чистые. Подумать только — четыре месяца назад тут были грязь и слякоть! Как же он её-то нёс? Какими силами? Она и потяжелее будет. Ненавистью и упрямством?