– Я помню, - сказал Книжник, - Я и сам тогда ушел, чтобы меня не заставили под пыткой раскрыть тайны исповедей.

– Потом мы встретили старика Джанфранко в Венеции, тут-то все и завертелось. Главное, что я должен сказать, братья, самое важное, ради чего я молил Господа отложить мою смерть, пока не скажу вам, это что мы всегда работали в убыток.

– Как? Мы бы разорились!

– Я добавлял из своих сбережений. Я понимаю, что согрешил, потому что не отказался от своего имущества, принимая постриг.

– Отпускаю тебе этот грех, - сказал Книжник.

– Подожди ты про грехи, слушай дальше. Я давал взятки, откупался, платил за покровительство. Как вы думаете, почему нас никогда не беспокоили в Чивитавеккье?

Тодт вздохнул. Келарь немного помолчал, поморщился, но продолжил шептать. Видно было, что говорить ему действительно больно.

– Ладно бы только это. В конце концов, можно со всеми наладить отношения. Но у нас же сразу воровали все, что не приколочено. А что приколочено, воровали чуть позже. Я сам до сих пор не понимаю всех схем, по которым нас грабили. Наверное, я так и не стал моряком.

– Я тоже, - признался Книжник.

– И я, - согласился Тодт.

– И вы, и я, и капитан. Вы только замечали, что экипаж разбегается. Если бы они разбегались с пустыми руками! Я до сих пор не понял, как, но гребцы воровали весла! У нас три раза угоняли баркас, кто-нибудь кроме меня заметил?

– Какой баркас?
– спросил Тодт.

– Такую большую лодку, которая на каждой приличной галере стоит на палубе сзади-слева, напротив полевой кухни.

– Не помню. А на последней фусте баркас был?

– Был. До Неаполя. Потом сплыл. Я бы мог поискать его на других кораблях, но для меня все эти лодки одинаковые. У нас воровали запасные паруса, порох из крюйт-камеры, провизию. Господи, да у нас в прошлом году в Пизе вместе с парусом украли мачту, а капитан заметил это только в Специи, когда приказал поднять паруса. Гребцы над ним так ржали, что с ритма сбивались.

– Почему ты не говорил нам?

– Толку-то? Что бы вы сделали? Разогнали экипаж и набрали новый? Так это и так было чуть не в каждом порту.

– Я надеюсь, мы тебя не разорили?
– обеспокоился Книжник.

– Ерунда, мне до конца жизни хватило, - слабо махнул рукой Келарь, - Простите, что я не справлялся.

– Прощаю, и ты нас прости, брат. Мы все были плохими моряками. Но мы старались во имя Господа.

– Бросайте это все. Продайте "Зефир", возьмите все деньги, поезжайте на Родос. У вас обоих немало талантов, но они лучше всего пригодятся на суше. Не зарывайте их в море. И госпиталии везде нужны, и пехотный командир в крепости пригодится. Я еще не умер?

– Пока нет.

– Тогда позовите, пожалуйста, оруженосца.

Книжник привел Фредерика, который все еще находится под впечатлением от внезапно свалившегося на него богатства.

– Первый раз я участвовал в битве, - продолжил Келарь, - Обычно я сидел с зажженным фонарем у крюйт-камеры.

– Зачем?
– удивился Книжник.

– Чтобы поджечь или взорвать корабль, если вы проиграете.

– Но ты бы погиб первым!
– удивился Тодт.

– Лучше смерть, чем невольничий рынок.

Книжник перекрестился. Тодт и Фредерик с уважением посмотрели на толстячка.

– Так вот, мы с тобой сражались плечо к плечу и не раз спасали жизнь друг другу, - пафосно, насколько возможно, произнес Келарь, - Поэтому не откажи мне в просьбе.

– Не отказываю.

– В Сиене есть банк Монте деи Паски, который принял на сохранение мои сбережения после итальянского похода Его Величества. Возьми все, что там осталось, себе.

– С удовольствием, - радостно ответил Фредерик, - Это не составит мне никакого труда.

– За это ты должен разыскать моих ближайших родственников и отдать им то, что хранится у Гуаданьи в Лионе. У меня под рубашкой пояс, в нем все документы. Брат Книжник напишет положенные бумаги, что я умер, а ты на берегу заверишь их у нотариуса.

– Обещаю сделать все как положено.

– Десятину пожертвуешь на церковь, закажешь побольше молитв за упокой моей души. На этом все.

– Клянусь святым Фредериком, что исполню Вашу последнюю волю!

– Предпоследнюю. Моя последняя воля - похороните меня на суше.