Кирилл Александров пишет: «Личное и общественное поведение в СССР в значительной степени определялось влиянием верообразных мифов и обязательных фикций, возникших в результате интенсивной деятельности огромного аппарата партийно-политической пропаганды. Причем искренняя вера населения в очередной кремлевский миф отличалась от молчаливого примирения c фикцией – в этом случае лицемерное единодушие обуславливал не самообман, а подсознательный страх перед репрессиями за выражение малейшего несогласия. Среди наиболее популярных сталинских идеологем я бы назвал мифы о построении социализма, „самой передовой стране в мире”, „враждебном окружении”, „непрерывном обострении классовой борьбы”, „общенародной собственности”, фикции „морально-политического единства”, „счастливой и зажиточной колхозной жизни”. Власть последовательно расширяла рамки несвободы, требуя отказа от всякого самостоятельного мышления» [17].

Советский тип воздействия оказался успешным, поэтому его модели и сегодня продолжают звучать. Советский агитпроп постоянно прорывается, особенно заметным это становится в кино, где вовсю идет активация слишком простых переходов, не требующих сложного мышления.

Татьяна Каминская отмечает: «Эксплуатация популярных образцов агитпропа советской поры в России сегодня объясняется двумя подходами: 1) римейки в искусстве и бизнесе как коммерческое использование ностальгии по советскому времени; 2) реальная коммуникация c населением. Что касается римейков, они характерны для российской действительности начиная c конца 1990-х гг.: именно тогда возникла мода на переосмысление советских символов, лозунгов и названий. Действительно, совершенствуясь технически, кинематограф и телевидение повторяют популярные сюжеты, интерпретируя культовые фильмы и вновь экранизируя произведения литературы. Разумеется, римейки невозможно объяснить только коммерческой выгодой и жаждой приобрести популярность проторенным путем. Как было указано автором, очевидна связь римейка c защитой от утраты идентичности, стремлением, не всегда осознанным, противопоставить глобализации нечто традиционное, знакомое и любимое c детства» ([18], см. также [19]).

Мы все жили и живем в необходимости жить в поклонении государству. И когда государство называет кого-то врагом, мы тем более должны подчиниться этому призыву. Либо клеймо врага падет на нас.

Но вот Лев Гудков выстраивает обратную зависимость, что это подчинение элиты менталитету масс, поскольку актуализируется то, что уже присутствует в массовом сознании. Но более главное замечание состоит в том, что происходит упрощение сложной системы.

Л. Гудков пишет: «Эффективность риторики врага означает собственно не „изобретение” факторов угрозы, а лишь актуализацию находящихся в культурном „депо”, на периферии общества давних, общеизвестных и „отработанных” представлений, обычно выступающих лишь в качестве средств первичной социализации, мифологических структур массовой идентичности. Поэтому трудности концептуального или аналитического толка связаны c пониманием причин перенесения подобных представлений, играющих важную роль для сохранения низовой и относительно примитивной идентичности, на более высокие уровни организации, их влияния на более сложные социальные взаимодействия, на эволюцию институциональных структур. Иначе говоря, постановку проблемы следовало бы, пусть даже в целях интеллектуального эксперимента, перевернуть: происходит не навязывание „массе” идеологических конструкций „врага”, а давление возникающей в определенных условиях „массы” на формы организации общества, подчинение „элиты” менталитету масс (образу морали, принципам солидарности, ценностным мотивациям). Использование идеологемы врага для массовой мобилизации или в целях легитимации социальной системы представляет собой специфический „сброс” институциональной „сложности”, блокировку модернизационного развития, плебейское упрощение или уплощение социокультурной организации общества. Вопрос, следовательно, заключается в том, при каких условиях и под влиянием каких обоюдных интересов возникает этот процесс взаимодействия, какова логика его развертывания и затухания, каковы культурные ресурсы и социальные последствия» [20].

Парадоксальным образом получается, что государство c «врагами» становится сильнее, поскольку оно мобилизуется вокруг одной цели, оставляя остальные задачи типа благосостояния граждан без внимания. По сути, именно такой была модель советского государства, которому всегда был нужен враг. Если в довоенное время основным врагом был внутренний, то в послевоенное время его место занял враг внешний. Каждый, живший в то время, хорошо помнит карикатуры про «оскал американского империализма» (см., например, об образе врага [21–24] или взгляд c американской стороны [25]).

Холодная война живет внешними врагами, на которых можно проецировать свои собственные страхи и недостатки, что было характерным для обеих стран. Но стоит провозгласить оттепель, как вдруг оказывается, что все на самом деле не так страшно. По крайней мере, не так, как в песне о Родине И. Дунаевского:

Сталин действовал на опережение. Вот ситуация, которую со слов брата Михаила Кольцова, главного редактора «Огонька», рассказал карикатурист Борис Ефимов: «В 1924 году, уже после смерти Ленина, брата вызывал к себе Сталин. Хотя он уже был Генеральным секретарем ЦК, его тогда мало кто знал, и имя его не внушало еще такого ужаса. „Приезжаю в ЦК, – рассказывал Михаил, – поднимаюсь на пятый этаж, в Секретариат, и дверь почему-то открывает сам Сталин. Входим в кабинет, садимся, и вдруг он мне говорит: „Вот что, товарищ Кольцов… „Огонек” – журнал нэплохой, живой, но некоторые члены ЦК замэчают в нем определенный сэрвилизм, считают, что скоро вы будете печатать, по каким клазэтам ходит Троцкий”. Брат немного опешил, потому что Троцкий был тогда еще членом Политбюро, председателем Реввоенсовета… Он стал оправдываться: „Огонек” – журнал массовый, и мы считали своей обязанностью давать очерки о наших руководителях. Опубликовали „День Калинина”, „День Рыкова”, теперь вот „День Троцкого”, а недавно напечатали фотографию окна, через которое бежал товарищ Сталин, когда в подпольную бакинскую типографию нагрянула полиция”. Коба посмотрел на него, подозрительно прищурившись: „Товарищ Кольцов, я пэрэдал вам мнение членов ЦК – учтите в дальнэйшей работе! Всего харошего”» [26].

Как видим, Троцкий еще в силе, но в информационном и виртуальном пространствах Сталин требует, чтобы его не было. Практически он добивается исчезновения Троцкого из социальной памяти заранее – до его физического изгнания.

Анализируя резолюции Сталина на поступавших к нему документах, Леонид Максименков акцентирует, что по поводу репрессий номенклатуры любого уровня все решения принимает лично генсек. И на этом же материале резолюций он дает ответ на вопрос, почему общество разделено на тех, кто рассматривает Сталина как палача, и на тех, кто видит в нем другое.

Л. Максименков пишет: «Альбомы резолюций помогают прояснить один из главных вопросов отечественной истории ХХ века: почему даже сегодня, несмотря на тонны неопровержимых документов о терроре, в массовом сознании существует такой непреодолимый раскол по сталинской теме? Да потому что каждый видит в 37-м то, что хочет. Вы про первую и вторую категорию, а вам – о премьере „Анны Карениной” на сцене МХАТа. Посетив премьеру, Сталин сказал:

– „Анна Каренина” – это очень большой спектакль, подлинная трагедия русской женщины. Это настоящий Толстой, и в этом заслуга режиссуры. Великолепно актерское мастерство артистов Тарасовой и Хмелева.

Правда, сразу после этого арестовывают и расстреливают директора МХАТа Аркадьева. Но к игре артистов, декорациям и освещению претензий не будет. Действительно, 36-й, 37-й, 38-й и далее годы по списку – это не только допросы, аресты, приговоры и расстрелы c ГУЛАГом» [27].

Но он не учитывает фактор того, что позитивное отношение к Сталину «подогревается» самой властью. С одной стороны, это введение Сталина через массовую культуру, о чем много и детально писал Д. Дондурей (см., например, [28]). А с другой, поскольку Великая Отечественная война убрала c пьедестала Октябрьскую революцию как главное символическое событие, то эта смена косвенно все время поднимает и Сталина как главную персону того времени.