Виды здесь сплошь индустриальные и являют собой, скажем мягко, весьма суровую картину. Сотни фотографов со всего мира мечтают побывать в Норильске, но не у всех получается – миграционный режим жесткий, въезд иностранцев ограничен.

Но те, кто приезжает, очень часто выдают на фото примерно одно и то же: дым из труб, памятник Ленину, заваленные снегом дворы, женщин в заиндевевших меховых шапках.

Впрочем, иногда бывают «отклонения». Некоторые видят в Норильске самый сюрреалистичный город на планете, уникальное место, музей под открытым небом, где есть все, что может привлечь фотографа: артефакты, свидетельства времен сталинских репрессий, жители города. И все это, конечно, на фоне индустриального пейзажа.

Авторы не раз летали в Норильск с иностранцами, которые на Таймыр ехали первый раз. Ехали обычно за сказкой. Многие все четыре часа полета из Москвы болтали без умолку в предвкушении встречи с городом, где все, что ни возьми, должно быть уникальным, удивительным и самым северным: и драмтеатр, и телеканал, и даже мечеть (все это действительно в Норильске есть, и все законно претендует на звание самого северного в мире).

Экзотика поджидает гостей на каждом шагу. Особенно если полет зимой – то есть не в те три месяца, когда нет снега. Пилот объявляет температуру в Норильске минус сорок; первый глоток свежего, ужасно морозного воздуха. Эйфория еще не проходит на стоянке такси, где все бело, и снег, и заиндевелые машины, застилающий все вокруг, небывало густой, объемный и очень белый выхлоп из машин, словно пар из лопнувшей горячей водопроводной трубы.

Недалеко от аэропорта встречают два заброшенных многоэтажных, в инее, здания. Приходится объяснять, что это еще не Норильск. Здесь были казармы для военных летчиков. Был, соответственно, и военный аэродром. Советский Союз держал в этих местах огромный военный гарнизон, ожидая нападения США не со стороны Северного полюса, а с Чукотки.

Потом по дороге попадается поселок Кайеркан. Черный, несмотря на снег. Впрочем, снег здесь тоже бывает черным. Рядом расположена угольная шахта. Так зарубежные гости и бросаются писать про черный снег. О том, что черный снег и в Москве бывает, попутчику знать уже не обязательно. И о том, что в переводе с долганского языка название поселка означает «долина смерти», тоже.

Тут же бросается в глаза главная достопримечательность этих мест: все трубы наружу. Ведь все вокруг стоит на вечной мерзлоте, которая всю канализацию «выплевывает».

Картину дополняют черные дороги. Дело в том, что для борьбы с гололедом дороги посыпают гранулированным шлаком – отходом металлургического производства. Именно поэтому зимние дороги в Норильске радикально черного цвета. А еще есть городская легенда, что шлак этот содержит пусть немного, но все металлы, которые производит «Норильский никель», в том числе платину и золото.

В Норильске наружных труб еще больше, по верху проходят все заводские коммуникации. Больше иностранец ни о чем не спрашивает, но часто первая реакция звучит как: «Но здесь же нельзя жить!» Можно. Живут же. Просто надо понять, чем этот город влюбляет в себя. Но для этого сначала надо узнать, за что его ненавидят.

У Норильска есть что-то общее с Парижем. Если вы видели Центр Помпиду, то поймете это сравнение: причудливое переплетение металла, труб, балок и стекла действительно дает основание называть Норильск арт-объектом. Просто это особенный арт-объект, помноженный на почти космический холод.

Все тепло-, водосети, пульпопроводы – все наружу. В Норильске расположен единственный в мире надземный газопровод. Его протяженность свыше 1,1 тысячи километров, производительность – 10–12 миллионов кубических метров газа в год. Из-за этого газопровода, который то идет вдоль дороги, то вдруг поднимается над автомобильным потоком и уходит в сторону, в тундру, у приезжих и может возникнуть ощущение общности Норильска с парижским Центром Помпиду.

Уникальный газопровод в Норильске не подключен к единой газотранспортной системе России, газ идет из расположенных на Таймыре месторождений. Руководители города в 1990-х годах опасались террористов. Во-первых, город «открыли», то есть въезд в него стал свободным. В СССР Норильск был закрытым, пограничным, городом, даже советские граждане свободно попасть туда не могли. В 1991 году въезд стал свободным для всех, но с 2001-го вновь появилось ограничение на въезд для иностранцев. А во-вторых, взрывчатку из зоны боевых действий везти не надо, вся добыча руды построена на обрушении породы за счет взрывов, так что на каждом руднике этого добра – завались.

Страх вызывала именно сама легкость, с которой можно было взорвать выложенные наружу трубы. Если бы это произошло в мороз за тридцать градусов, на восстановление системы понадобилось бы всего несколько часов. Не успеешь – весь город замерзнет.

Но и без террористов город пережил три страшные аварии на теплопроводах: в 1979, 1994 и 1995 годах. Тогда справились, но встал вопрос об эвакуации населения из города. Власти подсчитали: если вся авиация страны будет работать на Норильск и самолеты будут садиться и взлетать каждые полтора часа, понадобится двадцать девять суток на вывоз одних только детей и пенсионеров. А чтобы всех жителей вывезти – четыре месяца при полной остановке производства.

Когда шли боевые действия в Чечне, местная ФСБ не знала, что делать, потому что ни физически, ни технически не могла обеспечить безопасность всех трубопроводов. Любое повреждение трубы в 30–40 километрах от города, на трубопроводе, ведущем к ТЭЦ или в самой ТЭЦ, – и весь город мог замерзнуть.

Бывший мэр Норильска Василий Ткачев рассказывал, что писал в ФСБ служебную записку по поводу странной связи выступлений на телевидении журналиста Сергея Доренко с авариями: по его словам, после того как Доренко красочно рассказал о том, что город не подготовлен к зиме, вдруг сразу случился пожар на коллекторе, авария на ТЭЦ. Ткачев говорил, что мэрия даже подала в суд на Доренко, подключила целую группу юристов. Правда, инкриминировали журналисту нападки на мэра, которого тот якобы представил в репортаже крутым мафиози, «держащим» весь город в своих руках. Это, конечно, полная чушь, потому что власть в городе всегда принадлежала комбинату.