Позже Ткачев сел в тюрьму за взятку в виде нового, но скромного отечественного автомобиля по заниженной цене.

Интересно, что в русском языке словосочетание «размороженный дом» обозначает не «отошедшее от заморозки» сооружение, а то, в котором замерзшая вода разорвала батареи и водопроводные трубы.

Так вот, в Норильске число многоэтажных жилых домов с размороженной системой отопления в переходный период от социализма к капитализму измерялось многими десятками.

При капиталистах ТЭЦ модернизировали, дома отогрели, отремонтировали, почистили. Начали повсеместно красить их веселыми красками, чтоб не так уныло было. Здание аэропорта подсветили дискотечными огнями, стало повеселее.

Сегодня Норильск – это еще и памятник жертвам репрессий, хотя работа по восстановлению истории началась с 1988 года. Проводили ее общество «Мемориал» и Музей истории Норильского промышленного района.

В 1990-м на горе Шмидта, которую в народе называют Шмидтиха, появились первый крест и могила, затем – часовня. На следующий год в начале Ленинского проспекта установили доску в память обо всех политзаключенных, строивших город и комбинат. Еще годом позже поставили памятники своим землякам эстонцы, латыши и литовцы. А в 1996-м – поляки. Так на Шмидтихе сложился мемориальный комплекс «Норильская Голгофа».

Впрочем, единственным сохранившимся свидетельством существования лагерей являются руины Каларгона, одного из отделений Норильлага. Они расположены на полпути в аэропорт Алыкель. Сохранились узкие камеры, в которых можно было поместиться только стоя или сидя скорчившись. Это карцеры, где держали особо непокорных. Наружные стены здания обтянуты арматурной решеткой. Даже если заключенному удалось бы проделать лаз в камере, он все равно не смог бы выбраться через железные прутья, опоясывающие тюрьму с внешней стороны.

Принято считать, что на Каларгоне усмиряли (а то и расстреливали) наиболее опасных лагерных сидельцев: уголовников-убийц, непокорных политзэков и прочий опасный контингент. Начальник лагеря мог определить туда заключенного на срок до шести месяцев. Видимо, дольше на штрафном пайке протянуть здесь было невозможно.

Основное отличие современного Норильска от заброшенных «городов-страшилок» и так называемых зон для сталкеров в том, что люди здесь живут вполне полноценной жизнью: работают, рожают детей, учатся, отдыхают. Если жители западной части России – те же москвичи или питерцы – предпочитают на отдых ездить на Черное море, в Турцию, Египет, то норильчанам гораздо ближе добираться до Таиланда, Вьетнама, Китая.

Несмотря на жесткий климат и условия, некоторые норильчане называют свой город даже комфортным. Да, здесь не самая хорошая экологическая ситуация, полярная ночь и экстремальные температуры. Но при этом – отличная инфраструктура, работающие детские сады, магазины, спорткомплексы. А главное, можно устроиться на нормальную работу с немалой зарплатой.

В Норильске, как в какой-нибудь американской Атланте, совсем не принято ходить пешком. Кафе и магазинов не так много, зато такси – просто неимоверное количество! Машин с шашечками и без шашечек – не меньше, чем в Лондоне. Цены бросовые. За сотню рублей можно доехать в любой конец города. У Норильска много общего и с Австралией. Хотя норильчане и австралийцы ходят вверх ногами по отношению друг к другу, но и там ведь люди тоже в нечеловеческих условиях добывают из земли всякие ценности: медь, золото или опалы, например. Только здесь полюс холода, а там полюс жары. Здесь ненцы с оленями, а там аборигены с приплюснутыми носами, бумерангами и кенгуру. Здесь почти круглый год катаются с гор на лыжах, а там по ночам, когда немного упадет температура, играют в гольф светящимися мячиками.

Австралия – самый засушливый континент, а Норильск претендует на пьедестал в борьбе за звание самого снежного места на Земле. У них озеро Хиллер с розовой водой, здесь – река Далдыкан с потоком красного цвета (читай главу «Соли железа»). Там фантастическая красно-оранжевая гора Улуру с плоской вершиной, а на Таймыре ее антипод – плато Путорана. И там и тут плотность населения очень маленькая, в Австралии люди жмутся к береговой линии, около 80 % населения живут в полосе 50 км от нее, а на Таймыре большинство предпочитает не отъезжать далеко от Норильска.

Норильчане с удовольствием поддерживают миф о том, что жители города – это чуть ли не некий отдельный народ, самостоятельный этнос. Эту мульку поддерживало не одно поколение журналистов.

Про норильчан писали, что они доверчивы как дети и дружелюбны как тимуровцы, не разучились смущаться и краснеть и гостеприимны как горцы. Про них поэт Леонид Лучкин и композитор Станислав Пожлаков написали песню «Ребята 70-й широты». «И нам не страшен ни вал девятый, ни холод вечной мерзлоты, ведь мы ребята, ведь мы ребята семидесятой широты», – неслось с 1970-х годов из всех радиоприемников Советского Союза. Поэт тоже увидел особость этих ребят, которым предстояло, по его словам, растопить льды и зачем-то разбить сады.

Сады, слава богу, высаживать не пробовали, а вот теплицы с огурцами были. А еще была молочная ферма. Правда, сено для буренок завозили по Севморпути в сопровождении атомных ледоколов, так что молочко получалось золотым.

Многие репортажи начинались с бесед заезжих журналистов с таксистами по дороге из Алыкеля, где расположен аэропорт, до гостиницы в центре города. Именно от водил узнавали, что все норильчане так или иначе кормятся с комбината. Большинство работают на нем и получают зарплату. Другие обслуживают этих первых и тоже что-то имеют от перераспределения природной ренты.