Шрифт:
Распоряжением этим удовлетворялось главнейшее из требований русского правительства; для устранения же других причин неудовольствий между петербургским кабинетом и Портою положено было созвать особых уполномоченных в Аккерман, на обязанность которых и возлагалось ведение переговоров. О разрешении «греческого вопроса» в ноте Минчиаки не говорилось ни слова, а потому он и не мог быть предметом аккерманских соглашений.
Выше упомянуто, что по отношению к греческим делам русское правительство решилось действовать сообща с Англиею. Петербургский «протокол» был составлен в тайне, опубликовали его лишь через месяц после его подписания: легко себе представить, какую бурю негодования этот государственный акт произвел в среде австрийских дипломатов. Соединенные государства обязывались предложить Турции посредничество для замирения Греции на условиях, предварительно обсужденных Каннингом в его совещании с главнейшими предводителями восстания. Порте предлагалось: сохранить свое верховное владычество в Греции, получать от нее ежегодную дань, с тем вместе ей предстояло: обеспечить грекам свободу вероисповедания, торговли и управления и признать за ними право выбирать своих сановников; при этом турки были обязаны выселиться из греческих областей, получив денежное вознаграждение за свои поместья. На случай непринятия этих условий Портою, Россия и Англия объявляли заранее, что они не отступятся от них ни под каким видом; Россия же (как упомянуто выше) оставляла за собою полнейшую независимость и свободу действий в разрешении всех других своих несогласий с Портою, не имеющих отношения к греческому вопросу. Все эти обстоятельства, в связи с первоначальными предположениями, что Россия (как можно было бы заключить из ноты Минчиаки) не вступится за греков и не помешает Порте раздавить восстание, особенно поразили князя Меттерниха.
Между тем наступил июнь 1826 года, и в Аккерман прибыли уполномоченные России и Турции. Представителями с нашей стороны были назначены генерал-губернатор Новороссийского края граф Воронцов и тайный советник Рибопьер; в то же время на берегах Прута стало сосредоточиваться до 80 000 наших войск. Вначале переговоры были безуспешны, так как Россия предъявляла требования, которые не заключались в ее ультиматуме, а турецкие уполномоченные просили срока для получения новых инструкций. Вскоре султан оказался уступчивым: князь Меттерних считал уже протокол 4 апреля «мертворожденным младенцем» и «ударом меча по воде»; в свою очередь, русские уполномоченные, предъявлявшие новые требования, не говорили, однако, ни слова о Греции; европейская дипломатия энергично побуждала Порту сделать уступки, а самому султану хотелось только устранить все препятствия, мешавшия ему управиться с инсургентами. Под влиянием таких фактов и соображений султан решился удовлетворить требования России, и 6 октября нового стиля был подписан Аккерманский договор, одно из искуснейших дел нашей дипломатии: он не только восстановил влияние России на Балканском полуострове, но сверх того расширил льготы Молдавии, Валахии и Сербии [14] .
14
Чтобы показать, какое значение придавали Аккерманской конвенции дипломатические кружки Австрии, приводим появившееся недавно в «Древней и Новой России» письмо Генца к известному фон Оттенфельсу. «Вы легко вообразите, мой дорогой друг, – писал Генц, – какое впечатление произвели на меня результаты Аккерманских конференций. Вы знаете… то искреннее участие, которое я принимаю в прочности и благосостоянии Порты. Признаюсь вам, что образ действий русских в этом дипломатическом походе поразил меня в сердце; ничего не бывало более насильственного и более вероломного даже в дипломатических актах Наполеона и его достойных сподвижников», – Генц неистовствовал, видя, что Россия умела воспользоваться удобною минутою для своего ультиматума, успех же выбора момента объясняется тем, что как раз в это самое время султан Махмут разрушил опору своего могущества, уничтожив корпус янычар, и новая армия его еще не была готова, между тем как Россия умела войти в соглашение с Англиею. Многие австрийские дипломаты ясно предвидели, что за Аккерманской конвенцией последует вопрос об умиротворении Греции. В своем письме к фон Оттенфельсу Генц с досадою говорит, что, вероятно, по прибытии нового русского посла Рибопьера в Константинополь, дворы лондонский и петербургский сделают еще одну попытку провести этот вопрос. Все политические дела того времени, касавшиеся облегчения участи инсургентов, Генц называет смертными грехами. «Я был бы утешен, – говорит он, – только в том случае, если бы мог передать Меттерниху все недоверие и всю ненависть, которые я питаю к русским. От нашей естественной политической союзницы, от Англии, мы оторваны, но, – утешал себя Генц, – естественный ход дел снова сблизит нас, если мы поймем, как должно ненавидеть русских, и научимся остерегаться наших неизменных и естественных врагов».
Введение Аккерманских соглашений, к прямой досаде австрийских дипломатов, не задерживало разрешения дела греческих борцов за освобождение. В сентябре 1826 года Каннинг прибыл в Париж, чтобы привлечь правительство Карла X к англо-русскому союзу, и поездка его привела к довольно удовлетворительной развязке: парижский кабинет выразил согласие действовать заодно с Каннингом на пользу Греции, лишь бы при этом были удовлетворены самолюбие и тщеславие французов; между прочим требовалось, чтобы протокол был обращен в формальный трактат между тремя державами. Ряд новых интриг австрийских дипломатов не помешал Франции открыто присоединиться к Англии и России и, по настойчивому предложению русского кабинета, тройственный договор между названными державами окончательно состоялся в Лондоне 24 июня (6 июля) 1827 года. Этот знаменитый международный акт был подписан русским послом князем Ливеном, французским послом принцем Полиньяком и виконтом Дудлей, британским министром иностранных дел и уполномоченным его британского величества.
«Лондонский договор», как известно, был составлен на основании «петербургского протокола» о предоставлении грекам автономии под верховным покровительством султана; при этом в «добавочной», на первое время секретной, статье трактата было категорически выражено – какие именно меры примут союзники в том случае, «если в течение одного месяца Порта не согласится на предложение посредничества высоких договаривающихся сторон». «Добавочная» статья состояла из четырех параграфов. Первым из них определялось: объявить Порте, что затруднения и бедствия, указанные в трактате, приводят договаривающиеся державы к необходимости принят немедленные меры для сближения с греками и что такое сближение будет произведено установлением торговых сношений, отправлением консульских агентов и принятием таких же агентов со стороны греков, пока у них будут власти, способные поддержать эти сношения. Во втором параграфе указывалось, что если бы в течение одного месяца Порта не приняла предложенного ей перемирия с греками, ей будет объявлено от имени трех держав, что они соберут свои эскадры для воспрепятствования прибытию в Грецию или в Архипелаг турецких и египетских подкреплений и военных снарядов; в таком случае соединение эскадр должно было последовать немедленно, причем договаривающияся державы обещали обращаться с греками как с друзьями, не принимая, однако, участия во враждебных действиях воюющих сторон. Если бы Порта приняла предложение перемирия, а греки отвергли его или, приняв, стали действовать несогласно со своими обязательствами – соединенные эскадры, согласно 3-му параграфу «добавочной» статьи, должны были ограничиться наблюдением за соблюдением перемирия, не принимая, однако, участия в самой войне. Наконец, заключительный параграф определял, что если бы, «вопреки всякому ожиданию», осуществление вышеизложенных мер не заставило Порту принять предложение, или с другой стороны, если бы греки отказались от протокола, – договаривающиеся державы тем не менее будут продолжать преследование своей цели; с тем вместе державы дали своим представителям в Лондоне право: «обсуждать и условиться о последующих мерах, употребление которых могло бы сделаться необходимым».
– Не хочу слушать вашей бумаги, отказываюсь даже принять ее, – резко объявил Рейс-эффенди, когда должно было состояться официальное вручение ноты от имени трех держав.
Делать было нечего: не принятую Диваном ноту оставили на софе… На первый раз в этом и выразилось «вручение» официального документа.
Прошел месяц со времени этого своеобразного «вручения»; посланники, на основании инструкций, снова обратились к турецкому правительству за ответом.
– Определенный, безусловный, окончательный, неизменный, вечный ответ султана состоит в том, что никогда и ни от кого он не примет какого бы то ни было предложения о греках, – раздражительно отозвался Рейс-эффенди.
Предвидеть подобный ответ можно было заранее. Порта уже не раз прислушивалась к такого рода предложениям, и до сих пор она отвечала на них либо презрительным молчанием, либо выражением крайней надменности. Турецкие сановники умели вовремя напоминать дипломатам заявление британского посла на веронском конгрессе, и любили высказывать при удобном случае, что всякое независимое государство имеет, кроме обязательств, налагаемых на него международными трактатами, также и свои собственные, частные, только до него относящиеся дела. Особенно раздражались турецкие сановники против России, утверждая, что после Аккерманского договора мы будто бы не имеем никаких прав на новые притязания, хотя Рибопьер и доказывал, что соглашения в Аккермане не имели и не могли иметь решительно никакого отношения к греческим делам.
При такой обстановке оставалось одно: прибегнуть к угрозе, опираясь на материальную силу, достаточную для ее осуществления. Союз трех великих европейских держав представлял именно такую силу. Турецкие сановники сами начинали, наконец, понимать опасность, а потому – по крайней мере по внешности – они казались иногда готовыми подчиниться суровым требованиям холодного размышления. Миновала уже необходимость «вручать» Дивану дипломатические документы посредством оставления их на софе, и французскому драгоману удалось прочесть турецкому министерству содержание второй ноты, заявляющей решение союза – «принудить» враждующия стороны к перемирию.
– Что это значит? Державы объявляют войну Турции? – спросил министр.
Ему объяснили, что в силу прочитанной ноты война еще не объявляется и союз великих держав не думает прекращать дружеских сношений с Портою, но, в видах крайней необходимости, решается препятствовать турецким войскам высаживаться на греческий берег. Объяснение не было понято, поэтому его пришлось повторить. Министерство снова отозвалось непониманием – как может быть совмещено понятие о дружбе с понятием о принудительных, насильственных действиях. «Не могут хворост и огонь безопасно лежать друг подле друга, не могут…» – повторял Рейс-эффенди.