Зина приехала под вечер в дождь.

Стоял конец лета и дожди зарядили по-осеннему.

– Да, погожие деньки уж кончились, теперь одно ненастье будет, – сетовала Киселиха, принимая и разглядывая промокшую гостью. – Ничего, садись ближе к печке, быстрее обсохнешь. Я сейчас. – И она вышла в сени.

Зина успела промокнуть под ледяным дождём. Поставив чемодан у порога, присела на табуретку возле печи.

Видимо только что подкинули поленья и, печь смачно кряхтела, обдавая жаром. Зина вытянула руки над плитой и стала осматриваться.

Просторная и тёплая комната была кухней и прихожей одновременно, как водится во многих деревенских домах. Убранство вокруг удивило Зину чистотой и бросающейся в глаза зажиточностью. Особенно заинтересовала лампа, висящая над столом – оранжевый абажур с бахромой по краям. Зина таких ламп не встречала.

Киселиха вернулась, принеся с собой чугунок с картошкой и тарелку с малосольными огурцами. Поставив всё на стол, она обратила внимание на Зинин чемодан.

– Ох, а вещей-то у тебя не шибко много. Ненадолго что ль? – поинтересовалась она, озабоченно прикидывая, насколько задержится квартирантка.

– Да у меня больше и нет. Все при мне, – ответила Зина, не понимая вопроса старухи.

– А… – протянула с пониманием Киселиха. – Так, сейчас покормлю тебя. Согрелась, иль нет? – В ответ Зина кивнула. Но Киселиху такой ответ не удовлетворил, осмотрев с пристрастием гостью, она проворчала: – Конечно не согрелась, где уж тут. Ещё разболееси. – И она опять вышла.

Когда вернулась, кинула под ноги Зине домашние тапочки.

– Ты давай, мокрое сымай, а вот кофту мою накинь-ка. – Она подала Зине шерстяную вязаную кофту.

Переодевшись, Зина утонула в хозяйском одеянии.

Киселиха посадила гостью за стол, где помимо закуски стоял и штоф.

Хозяйка нарезала хлеб, а Зина не спускала глаз с графина. Вспомнилась сразу Эмма Викторовна, и как они вдвоём в такой же холодный дождливый вечер сидели за рюмочкой: вспотевшие окна, чайник гудел, папиросы дымились, и Эмма Викторовна как живая… У Зины защипало в глазах, она тяжело сглотнула.

Страшно захотелось выпить: когда выпьешь – теплеет и сразу становится хорошо и весело. Стесняясь Киселихи, Зина думала отказаться, если та предложит, но когда хозяйка предложила, отказаться не было сил: «Чего ломаться? Да и неудобно, человек от чистого сердца предлагает».

– Ну, давай, за знакомство и для сугрева, – подняла рюмку Киселиха. – Ты не кривись, это чистейший самогон. Вишь, чист как слеза и не пахнет.

А Зина и не кривилась, так для порядка, нехотя взяла старинную гранёную рюмку на длинной ножке, удивившись кристальной чистоте самогона. Сначала подумала – водка. До этого если и пила самогон, то мутный, пахучий, ядрёный. А этот ничего, пошёл хорошо и мягко, Зина и не поморщилась. Обжигающая благодать внутри: «брр…» Зину передёрнуло, но от удовольствия. И сразу захорошело, потеплело в этой натопленной комнате, за этим столом. Зина размякла.

– Ох! хорошо пошла! – крякнула Киселиха, похрустывая огурцом.

Дождь бренчал по крыше. Колотил по стеклу.

– Ох ты, как разошёлся-то, – посматривала в окно Киселиха, – вовремя ты. Щас как развезёт – не проедешь, не пройдёшь. Опять картошку рыть в грязи. – И она наполнила рюмки.

После второй, Зине захотелось плакать, и она неожиданно разрыдалась. Киселиха переполошилась. А из Зины полилось, всё, что пережила она за эти месяцы, за последние дни. Вся недолгая жизнь Зины предстала перед Киселихой в виде захватывающего и жалостливого романа. Старуха навострила уши. Она даже приподняла край платка с левого тугого уха: не пропустить бы чего. После пятой Зина уже не рыдала, а еле ворочала языком, история подошла к концу.

Киселиха предусмотрительно унесла графин в сени.

Когда она проводила Зину под белы рученьки в комнату, та рухнула на постель, не раздеваясь. Постояв немного над спящей Зиной, подумав о чём-то своём, старуха вышла.

Работа в сельсовете была схожа с работой в прокуратуре – на машинке печатай да бумажки подшивай. Только день проходил веселее и быстрее.

– Потому что работаем с нормальными людьми, а не со всякой шантрапой, как в прокуратуре, – рассказывала Зина Киселихе.

– Работа не бей лежачего. Откуда ж такие милости? – Щурилась, сытой кошкой старуха.

– Милости… скажите тоже. – Зина уходила в свою комнатку, всбиралась на высокую кровать, брала книжку.

Книжка не читалась. От форточки тянуло влагой, надоедливый дождь шуршал листьями пожелтевшей рябины.

– Ты сегодня оденься по красивше, – попросила Киселиха недели через две, как Зина поселилась в доме. – Гости ко мне заглянут сегодня.

«Гости, эка невидаль». За эти дни, что жила у Киселихи, Зина привыкла к ночной жизни дома, к постоянным визитам страждущих выпить, либо занять деньги.