Вокруг смеялись разряженные люди.

Мошки роились вокруг фонарей.

К шашлычным тянулись очереди. Народ замедлял шаг возле прилавков с вином, пивом, лимонадом. А Виктор все мчался вперед. Девушка едва поспевала за ним, часто стуча каблучками.

"Скоты, скоты, скоты, - раз за разом повторял про себя Егоров.
– За что вы его так, за что, за что?"

И думал он в эти минуты не о душках, а о тех подонках, которые ездят в огромных черных машинах и принимают политические решения; которые, обожравшись деликатесами из закрытых распределителей, сытно рыгают и размышляют, куда еще можно отправить на экспорт эти долбанные марксистско-ленинские идеи, их единственный товар, который худо-бедно расползается по миру.

Виктор размашисто шагал и думал о тех негодяях, которые все пишут и пишут труды о подобной экспансии, подводя, так сказать, научную базу, обязательно нашпиговывая свои опусы цитатами из Маркса, Энгельса, Ленина, Брежнева, Черненко и снабжая их диаграммами и процентными выкладками.

Это была адская кухня, где в огромном черном котле варилось такое приглядное на вид, но очень ядовитое, по сути, зелье. А в качестве необходимых компонентов и приправ использовались они: молодые и одураченные. Благо, их было много и зашвырнуть очередную порцию идиотиков в котел не составляло никакого труда. При условии, что они сами туда с удовольствием ныряли.

Октябрята - внучата Ильича.

Пионеры всей страны делу Ленина верны.

ВЛКСМ - верный помощник партии. Номер комсомольского билета 53389654. Перед памятью павших борцов за дело Революции - клянемся! Клянемся! Клянемся!

Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, принимая перед лицом моих товарищей эту торжественную присягу... И если я нарушу эту мою торжественную клятву - пусть меня постигнет суровая кара, ненависть и презрение...

Здравия желаю, товарищи солдаты, сержанты, прапорщики, офицеры! Поздравляю вас.. Ура-а-а! Уряа-а-а! Уряа-а-а-а!!!

А потом - коробку с орденом в харю и на помойку! Отдыхай, герой! Ковыляй, калека!

"Это вы оторвали ему ногу, скоты, - думал Егоров, - куря одну сигарету за другой.
– Вы, целующие холодными дряблыми губами морщинистые щеки жен и заботливо возящиеся с внучатами на госдачах. Вы - писаки, поэты, сочинители героических ораторий, которые совершенно не верят в то, что делают, но непременно прославляют красивую смерть во имя идеи. Только, вот, скоты, вы не знаете, что смерть никогда не бывает красивой. И что это за идея такая, ради которой стоит непременно умереть? Вы - мордастые комсомольские работники в одинаковых пиджачках со значками на лацкане и вы - партийцы, у которых задницы шире плеч.

Это все вы, ветераны Великой Отечественной, на своей шкуре испытавшие всю мерзость войны, сожрали его ногу, потому что именно вы, фронтовики, ничего не говорили нам о настоящем оскале войны, в чьей глотке исчезают руки, ноги, глаза, тела, души, а лишь благословляли нас на новые битвы, позвякивая медальками, прицепленные к кителям старого образца, остро отдающих нафталином.

Это ты - послушное рабское общество, постоянно аплодирующее-одобряющее-поддерживающее, пусть даже на заклание отдают твоих ни в чем не повинных детей, растоптало его!

Скоты, скоты, - лихорадочно твердил Егоров.
– Каково ему видеть, как танцуют вокруг? А вы цепляете себе на грудь очередную звезду Героя, говорите об идее, которая непременно овладевает миром, и прикидываете своими прокисшими мозгами, куда бы отправить нас дальше, на какой континент, чтобы сделать очередную прививку социализма. А парням звезды другие - железные и над могилами! За что вы нас так ненавидите? За что?"

Скомканная пустая пачка полетела в море. Они стояли на пирсе, на который настойчиво и безуспешно наползало море. Сияющий, залитый огнями берег был за спиной.

– Правда, мы никогда не расстанемся?
– спросил Виктор.

– Конечно, - ответила девушка и обняла Егорова.

– Кого ты больше хочешь - мальчика или девочку?

– Мальчика.

– Ни за что на свете, - покачал головой Егоров, - ни за что! Лучше девочку. Они все-таки для дома, и им не надо служить в армии. Ведь он для войны. А там - смерть. Понимаешь, человек родился, живет, его кто-то любит, и он любит, а потом он вынужден убивать или его убивают. Бац - и нет человека, нет жизни. Все обрывается, абсолютно все! А еще хуже, когда без ноги, руки или глаз. Тогда жизнь вообще обходит человека стороной. И только он один знает, сколько сил надо потратить, чтобы обратно вползти в нее. Страшное это дело война! Очень страшное! Думаешь, Зиненко этот предполагал, что без ноги останется, что все именно так сложится? Да никогда. Уверен, что рвался он туда. А в итоге? Представить нельзя, как он страдает. И так всю жизнь! Думаешь, он пошел бы туда, если б знал, чем все это закончится? Да нет же, нет! Если бы каждый человек понимал, что именно с ним может произойти несчастье - он сто раз подумал прежде, чем брать автомат. Ведь те, кто эти самые войны начинают, - никогда не страдают. И родственники их тоже. А если бы мы не пошли, то, может, и войн никаких не было.

– Но ведь не все возвращаются инвалидами?
– сказала девушка.

– Не все. Это судьба. Но никому не пожелаю такой судьбы!

– Я тоже, - сказала Ирина и еще сильнее обняла Егорова, - какое счастье, что ты жив и здоров!

Виктор сказал тогда о судьбе, не подозревая, что через несколько дней она обойдется с ним жестоко, как и с тем парнем.

Сейчас, совершенно одинокий среди веселящихся посетителей кафе, Егоров вспомнил о калеке, и ему стало нестерпимо стыдно перед ним.