Пронизывающего взгляда таежника было достаточно медведице, чтобы понять его бесстрашие перед опасностью. Она хорошо помнила и сладкую пасеку, и бешеный пламень ружейного огня, и неистовый свист пули, и крошево щепы, причинившего ей боль. С той поры уже не раз ее уносили от смерти крепкие ноги, которые не могли удержать ни глубокие снега, ни большие завалы, ни широкие реки.

Зева без труда разыскала кедр, на котором уже сидели присмиревшие медвежата, когтями нервно царапнула кору. Это означало, что пора спускаться на землю.

Медвежата еще плохо понимали команды матери. И поэтому, удобно устроившись на толстых сучьях, любопытно крутили головами. Тогда мать, с пеной у рта, требовательно рыкнула. Фур, подтолкнув малышей, первым соскользнул вниз.

А снег все сыпал и сыпал, густой, непроглядный. Он ровным слоем ложился на хвойные лапы дремучего леса, на спины медведей, таял от тепла живого тела и крупными каплями скатывался по шерсти. Расходился ветер, сильно качая вершины деревьев.

Зева вела медвежат ближе к Сочуру. Здесь она была спокойна за малышей. Это ее запасная земля, где она в случае охотничьих неудач собирает подножный корм: коренья, травы, грибы, ягоды. Здесь же старая, на время заброшенная берлога.

Медведица шла под прикрытием деревьев и кустарников в противоположную сторону от строгого, упрямого человека, уводила детенышей, интуитивно выискивая под снегом натоптанные летом тропы.

Слякоть быстро опустила наст. Он уже плохо держал. Зева, широко растопырив ноги, старалась ступать легко, мостилась, чтобы не провалиться в глубокий снег. Но удержаться становилось все труднее, особенно на открытых местах. Она оступилась, утопая по брюхо в снегу. По сограм идти вовсе трудно. Зева брела, грудью пробивая снежную твердую корку наста, время от времени отдыхая.

Медвежат наст держал, и они шли рядом с матерью цепочкой. Шествие замыкал, как и должно быть, старший – пестун. Фур свою обязанность опекуна исполнял прилежно.

Семь уходила все дальше от опасной избушки – мать-медведица спасала своих детей.

Когда снегопад прошел, день почти угас. Скупые лучи блеклого солнца, выскользнув из-за туч, коснулись раскисших снегов.

Зева сильно устала и готова была остановиться в густом темнолесье. К счастью, впереди показалась полая река, перегородившая путь. Середину Сочура промыло, и отсюда недавно ушел лед. В воде валялся сушняк, бурелом, кустарники. Закрайки берегов из рыхлого льда темными лентами тянулись дальше по плесу, терялись за крутым ближним поворотом. Крутые яры с южной стороны освободились от снега. На кочках свежо зеленела резун-трава, ожили бородатые лишайники. Березы, осины, лиственницы еще не распустились, преобладала мрачноватая вечная зелень кедров, елей и пихт. Распушилась только верба. На ее ветках почки давно полопались, и из них выглядывали жучки-паучки, белесые комочки. Была ранняя весна, серая, не набравшая силу и мощь.

Для медведей это лихое время.

Зева выбрала высокое крутоярье. Не доверяясь тишине, она ревниво обнюхала деревья, траву, взад-вперед прошлась по берегу. Это место она плохо помнила. Поздно поняла, что страх перед охотником загнал ее слишком далеко. Осталась позади своя территория. Медведица на всякий случай решила сделать метку. Она подошла к толсто пихте, поднялась на задних лапах. Чуть выше ее головы зияло пять свежих борозд от когтей чужого медведя. Метка еще исходила липучей смолой. Вытянув по стволу правую лапу, Зева в нерешительности остановилась. Затем, повертев головой, с силой рванула сверху вниз пихтовую кору. Она лентами скатилась на корни. Метка Зевы оказалась намного выше чужой. Удовлетворенно уркнув, она подалась в мягкий пихтач, чтобы наломать мягких хвойных лап и сладить подстилку.

Медведица намеревалась задержаться здесь надолго. Она знала, что беспросветная хмарь скоро отступит, придет хорошее солнце, пригреет взгорки, и жизнь на берегу реки наберет полную силу; оживут муравейники, появится первая зелень: подснежники, медуница, лесные петушки. Черемша тоже не заставит себя долго ждать.

Мо беспрерывно хныкала. Мать вспомнила, что давно не кормила малышей. Усталая, она опустилась на подстилку и, откинув набок голову, закрыла глаза. Медвежата, прильнув к соскам, улеглись рядом и, как котята, мурлыча от удовольствия, с наслаждением стали чмокать губами.

Довольно серьезный и несколько самостоятельный Фур устроил себе лежанку чуть подальше. У него под кожей был еще небольшой запас жира, и голод так мучительно не донимал его. Он ревниво поглядывал на медвежат. С тех пор, как они появились на свет, Фур с недоверием относился к ним. Мать до их рождения всю заботу и внимание отдавала ему. Теперь она больше была с малышами. А он как-то незаметно отошел в сторону и был предоставлен самому себе. Но, тем не менее, не смел ослушаться мать. Она настойчиво заставляла присматривать за малышами, и он безукоризненно исполнял ее волю. Сильный шлепок Фур помнил хорошо. В свое время за любую провинность мать тузила его безжалостно. Фур не обижался – суровая наука выживания была на пользу. Он мог уже самостоятельно добывать себе пищу. Но, тем не менее, нуждался еще в покровительстве строгой матери – она всегда защитит его от врагов.

Стайка хохлатых свиристелей оживленно суетилась на ольхе, перепрыгивая с ветки на ветку. В холодные края медленно, но уверенно шагала весна. Вслед за ней продвигались на север свиристели. Размеренный щебет птиц не пугал медведицу. Она дремала. Тревожное напряжение, не покидавшее Зеву даже в полусне, стало постепенно спадать. Она дремала, а перед ее мысленным взором вставали, наслаиваясь друг на друга, видения: то пасека, с громыхающими выстрелами, то обжигающие ее нутро глаза охотника у избушки.