Не удивительно, что человек, более сорока лет рука об руку творивший добро со своей супругой, на склоне жизни именно ей посвятил свои воспоминания. Отдадим и мы ей дань нашей памяти.

О Екатерине Владимировне Тейтель (1858–1921), верной спутнице жизни Якова Львовича, из текста его воспоминаний читатель узнает всего несколько фактов. Во-первых, фамилия Тейтель досталась ей не от мужа, а была ее от рождения, так как она приходилась Я. Л. Тейтелю двоюродной племянницей. Во-вторых, что она была ему близким другом с ранней юности, сопровождала Якова Львовича во всех поездках по России и за границей. Согласно признанию Якова Львовича известно, что была она не просто гостеприимной хозяйкой, а также, что Тейтелям «именно благодаря ее энергии и искусству удавалось путешествовать, везде при этом живя скромно, знакомиться со всем интересным» 91 Когда в январе 1894 г. в Самаре группа друзей Тейтеля решила приобрести местную газету с тем, чтобы превратить провинциальный листок в достойное периодическое издание, энергичная Екатерина Владимировна первой начала переговоры по этому делу 92 Из воспоминаний друзей семьи следует, что «Яков Львович и Екатерина Владимировна всегда были окружены роем молодежи. На студенческих вечеринках он и его жена были всегда почетными гостями» 93 Общеизвестно было и то, что «в своей семейной жизни Яков Львович был очень счастлив» 94 «Екатерина Владимировна, которую друзья любили не меньше, чем самого Якова Львовича, всю жизнь разделяла его интересы и увлечения и служила ему неоценимой моральной поддержкой», – оставил свидетельство Алексей Гольденвейзер 95 Скончалась Екатерина Владимировна через несколько месяцев после прибытия в Берлин. Печать известила о ее похоронах 3 декабря 1921 года на старом участке еврейского кладбища Berlin-Weissensee 96 Смерть жены Яков Львович переживал очень тяжело. В письме к А. А. Смирнову от 19 марта 1923 года он писал: «После кончины Екатерины Владимировны я ко многому стал равнодушен, и мне кажется смешным всё то, что раньше волновало. Работаю много по общественным делам, кладу заплаточки. Стараюсь забыть себя, но ничто не помогает» 97 И даже к изданию своих воспоминаний бывший судебный следователь особого интереса не питал, признаваясь в письме к тому же корреспонденту: «Будь, что будет, всё равно» 98 .

Эпиграфом к тексту воспоминаний Я. Л. Тейтеля служит цитата из «Путевых заметок» немецкого поэта Генриха Гейне: «Под могильной плитой всякого человека схоронена целая всемирная история» 99 В начале ХХ века эти строки были популярны в России. Но какое отношение имела, на первый взгляд, ничем не примечательная жизнь жены судебного следователя ко всемирной истории?

Какая история схоронена под ее надгробным камнем? Благочестивая супруга Якова Львовича почти пятнадцать лет была под негласным полицейским надзором. История – неумолимая штука: ее тайны скрыты не под могильными плитами, а в анналах архивов. В Государственном архиве Российской Федерации хранится пять дел, посвященных Е. В. Тейтель. Раннее из них датировано 1880 годом и является справкой Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии. Она свидетельствует о том, что «с 14-го по 15 октября 1880 г. у подлежавшей наблюдению Тейтель был произведен обыск, однако, ничего преступного не обнаружено» 100 В своих воспоминаниях Яков Львович отмечает, что «в Самаре часто задерживались политические ссыльные, возвращавшиеся из Сибири по отбытии ими наказания; задерживались они на предмет проверки их благонадежности» 101 Многие из них становились гостями дома Тейтелей. Одним из гостей их дома в 1884 году был легендарный Герман Лопатин 102 Лопатин был первым переводчиком «Капитала» Карла Маркса на русский язык. В 1870 г. был введен Карлом Марксом в Генеральный совет I Интернационала. Герман Лопатин был главным обвиняемым по процессу народовольцев, известным как «Процесс двадцати одного», или «Лопатинское дело», которое завершилось в 1887 году. Во время обыска у Лопатина осенью 1884-го в его дневнике была найдена записка «Обеды у Екатерины Владимировны Тейтель» 103 Стоит отметить и то, что практически все члены процесса, у кого были обнаружены документы по этому делу, подверглись аресту и были приговорены к тюремному заключению. В 1885 году Екатерина Владимировна была опрошена в качестве свидетеля по делу государственного преступника Лопатина. В извещении начальника охранного отделения Самарской губернии, датированном 23 декабря 1892 года и помеченном грифом «Совершенно секретно», зафиксировано: «Сбивчивыми показаниями навела на себя подозрение. Ведет знакомство с лицами политически неблагонадежными» 104 Были ли эти обеды конспиративными встречами или просто актом сочувствия жены судебного следователя, а может, Лопатину и вовсе подбросили чью-то записку с адресом, дабы скомпрометировать Тейтелей, – выяснить уже не удастся. Но полицейский маховик завертелся… И именно документы тайной полиции дают нам сегодня портретное описание той, кому Я. Л. Тейтель посвятил свои воспоминания, опубликованные полвека спустя после описываемых событий, когда ни допрашиваемых, ни подозреваемых уже не было в живых. Из записи 18 января 1896 года следует, что Екатерина Владимировна была «среднего роста при средней полноте, волосы и глаза темные, лицо кругловатое. Одевалась просто, но всегда аккуратно, носила черную юбку с черным или красным корсажем; темное пальто и барашковую шапочку, на шее черный кружевной шелковый шарф» 105 В 1887 году негласный надзор был продлен, согласно секретному прошению В. Сабурова, начальника Департамента полиции, от 7 ноября 1887 года, № 4 229, на имя начальника Самарского губернского управления по делу № 562/87 г. Третьего отделения 106 Из полицейских сводок мы узнаем о том, чем занималась супруга Якова Львовича, которая была «известна как личность политически неблагонадежная. В Самаре она имеет круг знакомств – евреи и молодежь, преимущественно, студенты. В обществе держит себя осторожно и при том неодинаково; с одними она более откровенна и позволяет себе либерально и критически относиться к существующему политическому строю. С другими, наоборот, не касается этих вопросов. Оказывает поддержку, безвозмездно занимается акушерством» 107 Екатерина Владимировна в 1897 году, действительно, несколько месяцев работала фельдшерицей при больнице села Кротовка Сергиевской железной дороги Самарской губернии. Другие записи чиновников тайной полиции характеризуют ее как персону без особых занятий 108 Интересно, что Екатерина Владимировна была дамой весьма самостоятельной. Об этом свидетельствуют записи Самарской, Московской, Санкт-Петербургской, Нижне-Новгородской и даже Ялтинской тайных полиций, отслеживающих и точно документирующих ее поездки, которые на протяжении двадцати лет она совершала в одиночку сроком от недели до месяца. В период с 1885-го по 1895-й годы Е. В. Тейтель ежегодно приезжала в Москву, где останавливалась в доме Моисея Соломоновича Гольденвейзера, юрисконсульта банка Полякова, по адресу Гранатный переулок, 3, стр. 1, либо по адресу Мясницкая улица, 31, в квартире инженера Ярославско-Архангельской железной дороги Сергея Андреевича Свентицкого и его жены Марии Хрисанфовны, в те годы молодой учительницы, впоследствии ставшей ведущим специалистом Москвы в области дошкольного творческого воспитания. Екатерина Владимировна Тейтель была репетитором у детей Свентицкого. Известно, что Тейтель посещала женскую клинику известного московского врача А. Я. Крассовского. Скупые комментарии агентов были практически однообразны: «Образ жизни вела скромный. Особых средств не имела» 109 По данным негласного надзора, также известно, что Е. В. Тейтель в 1891 году, в 1902-м и в 1903-м одна ездила на отдых в Ялту, в 1895-м была в Нижнем Новгороде, в 1902-м – в Санкт-Петербурге. Обладая заграничным паспортом, в 1906 году она впервые выехала за границу 110 Но тут же ее имя попало в список лиц, за которыми, согласно секретному циркуляру Министерства внутренних дел Департамента полиции по Особому отделу от 4 августа 1900 г. № 1640, направленному начальникам жандармских пограничных пунктов, надлежит незамедлительно по их возвращении в Россию учредить негласный надзор 111 Более того, примерно в это же время начальник Самарского отделения Жандармской полиции управления железных дорог в письме № 129 от 31 августа 1900 г. на имя начальника Отделения по Охране общественной безопасности и порядка в Москве, сообщая о секретном надзоре над Е. В. Тейтель, запрашивает сведения и о ее сыне Александре Яковлевиче Тейтеле, студенте Императорского Московского университета, служащего конторщиком на Самарско-Златоустовской железной дороге 112 .

Под негласным надзором был и еще один родственник Тейтеля – его сводный брат по отцу Сергей Львович Тейтель (1868 – ок. 1949), который, по данным полиции, имел кличку «Медный». Из секретного письма-запроса от 22 апреля 1915 г. начальнику адресного стола Отделения по охранению общественной безопасности и порядка в Санкт-Петербурге следует, что «надворный советник С. Л. Тейтель, 47 лет, проживал в гостинице «Париж», куда прибыл 7 августа 1915 г. из Москвы». Далее следовало интересное уточнение: «Наблюдение ведется с 1903 г. Связь с Бурцевым и другими лицами» 113 В. Л. Бурцев, русский писатель и общественный деятель, к этому времени уже успел пострадать за свою «народовольческую деятельность», отсидеть в Петропавловской крепости, быть сосланным в Сибирь и бежать оттуда в Щвейцарию; в сентябре 1915 г. он был арестован во время перехода границы из Финляндии в Россию. В воспоминаниях Я. Л. Тейтеля имя его брата, который ко времени публикации мемуаров еще жил в Риге, не упоминается.

Характеризуя атмосферу 1880-х годов в России, Тейтель писал: «Провинция скучала, если не было какого-нибудь террористического акта… О мощи террористической революционной организации ходили самые фантастические легенды. В каждом более или менее загадочном заезжем… видели членов этой организации, видели делегатов заграничного революционного комитета» 114 В 1890-е годы под наблюдением тайной полиции находились многие друзья дома Тейтелей: самарский присяжный поверенный Андрей Хардин 115 , писатель Евгений Чириков 116 , журналист Николай Аше-шов (кличка «Рослый») 117 , самарский фотограф Владимир Тейс 118 , деверь Екатерины Владимировны Тейтель и соученик Александра Ульянова по Казанскому университету 119 Упрочение марксизма и споры между марксистами и народниками – всё это превратило дом Тейтеля в самарский «демократический клуб», «дискуссионный клуб» 120 , где «царила безграничная свобода слова» 121 По мнению самарского историка А. А. Смирнова, знавшего Я. Л. Тейтеля лично, в отличие от других «домов-огоньков» Самары, «маленьких литературно-общественных салонов», куда допускался лишь свой круг, «дом Тейтеля был своеобразным «открытым» клубом, интернациональным, междупартийным и, по общему духу, конечно, демократическим по сравнительной легкости доступа в него, «в одной комнате – судейские, в другой – редакционные, там в шахматы… Особенно часто бывали споры… Изредка бывали танцы… Народники танцевали лучше марксистов» 122 .

Можно ли назвать членов семьи Якова Львовича Тейтеля участниками революционного движения? Не ключом ли к ответу на этот вопрос служит текст «Путевых картин» Генриха Гейне, а именно часть 3-я«Путешествие от Мюнхена до Генуи». Глава ХХХ, откуда и взято посвящение автора, этот эпиграф-афоризм великого немецкого романтика о русском либерализме и стремлении к свободе, которая «с каждым днем всё больше и больше развивается, это – либеральные идеи новейшего времени», и романтически-пафосное признание поэта: «Да, я за русских. И в самом деле, в удивительной смене лозунгов и вождей, в этой великой борьбе обстоятельства сложились так, что самый пылкий друг революции видит спасение мира только в победе России и даже смотрит на императора Николая как на гонфалоньера свободы…» 123 Романтические предчувствия революции обернулись тяжелейшей эмиграцией для семьи Тейтель, смертью Е. В. Тейтель на чужбине и трагедией репрессий для многих родных, оставшихся в России.

Знал ли Тейтель о полицейском надзоре над членами своей семьи? На эти вопросы нет и, вероятно, уже не может быть однозначных ответов. Доброе дело помощи «малых заплат» нуждающимся – это еще не латы революции, обеды и дискуссии в доме у Тейтеля – не тайные собрания марксистов… Но и это могло вызвать подозрение полиции и быть приписано к политике. Замужняя дама, самостоятельно и регулярно путешествующая по городам России, была в то время явлением редким. Вполне возможно и то, что Е. В. Тейтель стала жертвой простой обывательской зависти и клеветы. Очевидно, не только положение «единственного еврея в судебном ведомстве России» и растущий антисемитизм, но в еще большей степени, тайный полицейский надзор за уважаемой супругой присяжного поверенного Я. Л. Тейтеля и его братом, хотя и практически безрезультатные, но имевшие последствия для карьеры судебного следователя, повлияли на перевод Тейтеля из Самары в Саратов, а впоследствии и решительное требование руководства судебного ведомства Саратова к Якову Львовичу об уходе в отставку.

На черном мраморе надмогильного памятника Екатерине Владимировне Тейтель в Берлине, кроме дат ее жизни, выгравирована надпись на русском языке: «Пока мы живы, ты живешь в нас».

Воспоминания Тейтеля, вышедшие под титулом «Из моей жизни. За сорок лет», были написаны им в послереволюционные годы в Киеве. Отрывки из них увидели свет уже в эмигрантских изданиях – в русских газетах Берлина и Парижа, еврейской печати в Риге. Так, один из отрывков был помещен в первом выпуске «Летописи Революции» 124 Редактор этого издания Борис Николаевский, планировавший опубликовать рукопись полностью, сообщил М. Горькому в ноябре 1922-го, что посылает ему в особом пакете «2-й т<ом> записок Я<кова> Л<ьвовича> Тейтеля. Для № 1 мы из него взяли (т<ом> II, стр<аницы> 24–30) отрывок о судах по аграрным делам. Он не очень интересен, но нам хотелось просто иметь лишнего буржуа в номере» 125 Вероятно, сам Тейтель с юмором воспринял бы такую оценку. Горький, хорошо знавший Тейтеля по Самаре, с интересом прочел рукопись и отозвался о ней в ответном письме к Николаевскому, отправленном из Саарова тогда же, в ноябре 1922-го: «Воспоминания Тейтеля написаны блестяще с литературной стороны и несколько наивно по содержанию. Но в наивности автора есть своя прелесть, искупающая все недостатки книги. Со страниц ее встает живая фигура человека почти святого, это как бы второй доктор Гааз, человек, всю жизнь свою бескорыстно и с восторгом служивший людям. К тому же он еврей, что придает книге особое значение. Несомненно, ее будут читать, и многих она научит многому хорошему. Решительно высказываюсь за издание. Просите автора о праве сокращений» 126 Однако «ввиду дороговизны и кризиса в издательстве» отдельное издание мемуаров было отложено 127 , полностью книга в серии «Летопись Революции» не была издана. Она вышла в 1925 году в парижском издательстве «Я. Поволоцкий и Ко».

В одной из рецензий на мемуары Тейтеля неизвестный автор в берлинской газете «Русское эхо» задался вопросом: «Возможно ли любить два народа – свой и чужой? Возможна ли национальная полигамия в принципе?» Он нашел ответ на эти вопросы в том, что «Тейтель, конечно, еврей… По своей деятельности, по своим отношениям, в соответствии с пульсированием всего своего «Я» <…> Он также и русский, потому что он любит Россию внутренне и глубоко, потому что русский народ составляет его природу, потому что к русскому крестьянину и русскому интеллектуалу он испытывает одинаково родственные чувства, они ему одинаково близки и дороги. Две тоски, две любви, две страсти, две боли, два восторга – в одной душе. В одном сознании. Он любит русских еврейской любовью и евреев – русской! И всем, кто скептически поводит плечами и не понимает, как это возможно, я рекомендую прочесть эту книгу. «Тевье-Молочника» Шолом-Алейхема и «Платона Каратаева» Льва Толстого – обоих Тейтель объединяет в себе. В течение своей долгой жизни его любили оба народа, и он был честным и неутомимым борцом для народа, для обоих народов» 128 В ХХ веке редко какой общественный деятель, не говоря уже о политике, удостаивался такой мощной характеристики.