Эрих, увидев результат, присвистнул:

— В таком покое и королю не стыдно остановиться.

— У него палатинат есть. Пусть едет мимо, — усмехнулась Наташа. Похвала приятно легла на сердце.

— А что будет здесь? — заглянул в короб на ложе.

— Не знаю… Возможно, подарок для той, кого он будет поджидать. Можно убрать.

— Пусть останется. — Довольно потирал руки, ощупывая ткань покрывала, принюхиваясь к ненавязчивому запаху перемолотых сыпучих пахучих трав, исходящему из керамической курильницы. — Сегодня я ночую здесь.

Наташа пожала плечами: «Хозяин барин». «Скромная» комната нотара, как и другие на этом этаже, которые предстояло обставить завтра, обещала быть не хуже.

Она снова сидела у кровати Яробора, терпеливо ожидая его пробуждения. Свеча отбрасывала бесформенную длинную тень на стену. На сундуке на подносе стоял остывший чай, вино, мясо с тушёной капустой и фасолью, пирожки, печенье, хлеб. Укутавшись в одеяло и уткнув в него нос, девушка всё же задремала. Проснулась от бряканья посуды.

Мужчина, заметив, что его сиделка пробудилась, виновато повёл плечом:

— Прости, не хотел нарушить твой сон. — С аппетитом поедал мясо, заглядывая в пустой кубок из-под вина, стоящий на подносе на кровати. Пламя оплывшей толстой свечи колебалось от каждого его движения, отражаясь в угольных расширенных зрачках.

Пфальцграфиня расправила плечи, спуская затёкшие ноги, шаря ими под стулом в поисках меховых тапочек:

— Вижу, тебе значительно лучше. — Растирала ладонями лицо, прогоняя остатки сна. На его утвердительный кивок продолжила: — Я жду.

— Чего, — сквозь зубы проговорил Яробор, дожёвывая и глотая пищу.

— Твой рассказ, — кивнула на его ухо, — про шаманку.

— Шаманку? — он задумался, глядя сквозь девушку. — Дай доесть.

— Ладно, — сказала она, почувствовав его нежелание говорить. — Потом?

— Угу, — мычание можно было понять двояко.

Наташа не мешала, давая ему время собраться с мыслями, пока не поняла, что он не спешит делиться с ней воспоминаниями и как ни в чём не бывало, продолжает поглощать поздний ужин.

— Ну? Что молчишь? — не выдержала она. — Мне интересно, где живёт такая шаманка, которая может наращивать недостающие части тела? Она и отрезанную ногу или руку тоже может отрастить? — Иронично выгнула бровь.

— Откуда мне знать? Наверное… — он изобразил глупую улыбку.

От его безразличного тона девушке стало не по себе:

— Издеваешься? Как откуда знать? Откуда новое ухо? И где старый шрам? — красноречиво заглянула в распахнутый ворот рубахи. — И что ж остальные не убрала?

— Кто её знает? Может, не было необходимости.

— А ухо отращивать, значит, необходимость была? — Его уклончивые ответы бесили. — Яробор, что ты юлишь? Ты где был?

Отвернув лицо, он почесал шею:

— Если скажу, что не помню ничего, не будешь больше пытать?

— Как же, — вздохнула она, — на потерявшего память ты не похож. Не хочешь говорить?

— Не хочу.

— Почему? — подалась к нему Наташа. — Шаманы такое не лечат. Или твоё ухо испугалось громкого стука в бубен и от страха само отросло? А шрам скукужился и отвалился? В пластику я бы быстрее поверила, чем в шаманов.

— Ото… — уточнил Яробор.

— Точно, отопластика. Коррекция ушных раковин. — Радовалась неожиданно вспомнившемуся нужному слову. — А ринопластика — это когда исправляют форму носа. — Захлебнулась воздухом. — Погоди, а откуда ты это знаешь? — Голос осип и дрогнул. Мысли, одна абсурднее другой, налетели вихрем, спеша свести хозяйку с ума. — Ну-ка, выкладывай всё, как на духу!.. Ты где это был? — Последние слова уже шептала.

— А ты откуда такое знаешь? — спохватился мужчина, не мигая уставившись на собеседницу. — И ведь твоё имя Наташка, а не Вэлэри. Я помню, что ты самозванка… И ты не из Руси.

— Ты где был, — едва слышно прошептала, бледнея. — Яробор, мне ты можешь рассказать всё.

— Незачем оно тебе, — твёрдо сказал мужчина.

— Надо, — не уступала она.

— Чёрт! — вскочил он.

Побледневший и сосредоточенный, с глубокой складкой между сведённых бровей и плотно сжатыми губами, мерил маленькую комнату широкими шагами. Видно, воспоминания были не из приятных.

Наташа следила за ним, не отрывая глаз от его высокой фигуры, предчувствуя, что сейчас может узнать то, о чём совсем не готова услышать, после чего её обретённому покою придёт конец.