Наташа забыла, как дышать. Она ожидала всего, чего угодно, только не этого. Она должна сию минуту рассказать притихшему «собранию» убедительную историю о том, почему назвалась чужим именем. И это должна быть история не о Шамси и его больном сыне, не о том, как он её, обобрав, бросил в придорожной таверне, и она, сгорая от стыда, представившись фламандкой, была вынуждена поехать в поместье к Корблу, чтобы заработать денег на возвращение домой. Её будут судить. А судьи — городской и королевский — вот они, на месте.

Десятки глаз смотрели на неё. Девушка вышла на середину крыльца. Лицо горело, сердце было готово вырваться из груди.

— Уважаемое собрание… Уважаемые господин судья и господин… палатин… Заранее прошу прощения, если скажу что-то не так. Мои помыслы чисты и я никого не хочу обидеть. Да, мне посчастливилось выжить в ту роковую поездку в Кёльн, куда меня с мамой отправил погостить папа. — Прерывистое дыхание выдавало волнение. Она прижала руку к груди, унимая частое сердцебиение. — Я была слишком мала, чтобы помнить подробности произошедшего. Но имя своё всё же сумела вспомнить. Чего не скажешь об остальном. Иногда память возвращается ко мне и отдельными ужасными обрывками напоминает о тех страшных событиях. — Замолчала. Говорить стало трудно. Она заново переживала то, что хотелось похоронить в глубинах памяти. Горло сдавило, словно клещами. — Не знаю, почему нурманы решили избавиться от меня. Возможно, я была больна и умирала. Этого не помню… Дальше помню чужую небогатую бездетную семью: женщину с добрыми глазами и мужчину с тёплыми объятиями. Они заменили безымянному несчастному больному ребёнку мать и отца, дали заботу и любовь, дали своё имя. — Наташа вздохнула. Тяжело, протяжно, слыша в наступившей тишине ответные всхлипы. Её слушали. Ей сочувствовали. Надежда, что всё не так уж плохо, окрылила, голос окреп. Сжала в руках носовой платок. — Опущу время своей счастливой жизни в приёмной семье и то, как почти год назад, после смерти приёмных родителей, приехала в вашу страну в поисках счастья. Стоило оказаться в родных местах, и ко мне постепенно стала возвращаться память. Я вспомнила своё полное имя и то, как мама заставляла его учить. Вспомнила отца и нашла его с малолетней сестрой, больного и умирающего, в разорённом поместье. Чем я могла помочь своей вновь обретённой семье? Помогала, чем могла, став помощницей отцу. Вскоре он умер. Мы с сестрой остались одни. Кому нужны две бедные девицы, унаследовавшие разорённое хозяйство и непомерные долги, которые честь велит вернуть? — Обвела взором городскую знать. Что они могут знать об этом? Богатый никогда не поймёт бедного. — Тогда я, определив сестру на временное пребывание в монастырь и забрав то немногое золото, оставленное приёмными родителями, а также то, что удалось собрать отцу для скудного приданого сестры, отправилась в большой город. Воспользовавшись именем, данным мне фламандскими родителями, нанялась к господину Фрейту помощницей для работы в этой таверне, вложив в общее дело всё, что у меня было, рассчитывая в скором времени заработать и начать погашение долгов. Почему называюсь другим именем? Оно тоже моё. — Остановила взор на пфальцграфине Ретинде фон Ашберг, получив в ответ одобрительный кивок и поддерживающую улыбку. — У меня нет причины его стыдиться. Приёмные родители были прекрасными, честными, трудолюбивыми и справедливыми людьми. У меня два имени, между которыми мне трудно выбирать. Я решила, что безвестной Вэлэри Ольес будет безопаснее и проще заниматься тем, чем не подобает заниматься высокородной пфальцграфине. На моём иждивении сестра, о судьбе которой я должна позаботиться. На моей совести долги, которые я должна вернуть. Это и есть дело моей чести.

Поднесла платок к лицу, пряча в нём ослеплённые послеобеденным майским солнцем и покрасневшие от переполнявших слёз глаза. Стало слышно, как носятся пчёлы над клумбой с пёстрыми цветами, как хлопают двери в холле и встревожено ржут кони в конюшне. От одиночных сухих хлопков и разразившимся за ними шквалом рукоплесканий, встрепенулась. Голова кружилась от последовавших вслед за этим поцелуев рук, реверансов, смешанных с поздравлениями и пожеланиями удачи и успехов в начатом деле.

Слышался бодрый голос Эриха, приглашающий гостей пройти в обеденный зал. Желающим осмотреть покои для отдыха, предлагалось проследовать далее по коридору или подняться на второй этаж. Безликая толпа, задерживаясь и следуя мимо Наташи, проходила в холл, растекаясь там по обширной площади таверны.

Качнувшись и развернувшись, девушка уткнулась в плечо Гоблина, пряча лицо, чувствуя лёгкое похлопывание по спине:

— Ну-ну, Умертвие… — гундосил он, шмыгая крючковатым носом. — Ты это заслужила.

— Умертвие? — услышала над собой недоумённое.

— Да, господин палатин, — последовал тихий смешок. — Как есть Умертвие. Видели бы вы её в день нашей встречи.

Пфальцграф скосил прищуренные глаза на её покрасневший припухший носик:

— Позвольте мне украсть у вас госпожу пфальцграфиню для срочного разговора.

От серьёзного без тени улыбки голоса королевского судьи у Наташи закололо между лопатками.

— Разрешите мне привести себя в порядок, — отвела взор, делая мелкие шажки в сторону распахнутых дверей в таверну. Ей требовалось время для размышления. Поведение Витолда загнало её в тупик. Какую цель он преследовал, выставив её перед Собранием? Если порыв Корбла не требовал объяснений, то пфальцграф оставался для неё загадочной фигурой.

Мужчина окинул её недоверчивым взором, беря под локоток, сжимая и давая понять, что сопротивление бесполезно:

— Мне нужно поговорить с вами. Здесь и сейчас.

— Хорошо, — не стала упорствовать. Она выслушает его сиятельство. Всё же, благодаря ему — хоть и пришлось пережить не очень приятные минуты — ей удалось выиграть неравную борьбу с Эрихом за право собственности, и теперь она могла спать спокойно. Это дорогого стоит.

Смотрела на стремительно приближающуюся к ним Хельгу, за которой спешил нотар.

— Вэлэри, — графиня радостно улыбнулась, обнимая подругу, поглядывая на палатина, заложившего руки за спину, — как я рада за тебя! Теперь ты можешь ходить с гордо поднятой головой. Твой отец гордился бы тобой.

Рядом послышался виноватый голос Эриха:

— Вэлэри, прости… Я сам намеревался представить тебя как хозяйку, но гер Уц опередил…

— Потом, Эрих, потом, — мягко перебила его Хильдегард. — Лучше займись гостями. А мне нужно вернуться к Лотэйру.

— Не представляю, как я справлюсь с этим без Вэлэри, — губы нотара растянулись в наигранной улыбке. Он осторожно взглянул на пфальцграфа, вперившего в него недовольный немигающий взор. — Посмотрите, что там творится. — Отклонился в сторону, как бы оправдываясь, давая возможность заглянуть за его спину в обеденный зал.

— Вы не можете ненадолго отложить ваш разговор? — с надеждой в голосе спросила Наташа, с беспокойством поглядывая на Витолда, устремляясь в сторону столов.

Таверна, открыв свои широкие двери, встречала гостей умопомрачительными запахами приготовленных блюд.

Нескончаемый людской поток быстро заполнил немалое пространство обеденного зала. Остановившись у фуршетных столов, составленных в несколько длинных рядов — давая возможность подойти к ним с двух сторон, — приглашённые озадаченно рассматривали на подносах и блюдах красиво оформленные холодные закуски, не рискуя прикоснуться к ним. Высокие стопки дощечек и плоских медных тарелок, помещённых с краю, оставались невостребованными. И лишь привычный вид кувшинов с вином, элем и медовухой да стоящие рядком кубки, не вызвали у них недоумения.