– Чтоб тебя!
– ругнулся я, вцепившись взглядом в безжизненный поплавок.

– Па-ап, вы где?
– кричал сверху Егор.

– Иди встреть!
– прошипел я Матвею.

Появились. Егор - мокрый ровно по линию подбородка.

– Упал?
– безучастно спросил я, не сводя глаз с могильной поверхности водного пространства.

– Вот!
– Стуча зубами, Егор протянул мобильный.
– Он же был у меня в кармане...

– А Жаня там, наверное, звонит-надрывается, - злобно сказал я.
– Говорил же - не надо с дерева. Ну кто на дерево берет с собой мобильный?

– Пап, а мы будем палатку ставить?
– спросил Матвей.

– Давай снимай одежду!
– скомандовал я.
– Это... У тебя есть переодеться-то? Н-да. Сними батарею с телефона - может, просохнет?
– Я наконец вытащил безнадежную удочку.
– Ну ладно, пошли.

– Там человек подходил, - дрожа, сказал Егор.
– Говорит, тут нельзя ловить. Это клуб. Нужна лицензия. И рыбы, говорит, тут нет. И сезон еще закрыт - только с шестнадцатого июня. Там, говорит, дальше есть маленькое озеро. Егор махнул в сторону автострады.
– Говорит, там щуки здоровые и лещ.

– А сколько стоит лицензия?
– нервно спросил я.

Егор пожал мокрыми плечами.

– Фунтов десять.

– А, ну это еще...

– За каждую удочку. Он еще сказал, в два часа придут рабочие - берег чистить - и нас все равно арестуют, - закончил мысль Егор.

– А сколько у нас удочек?
– справился я.

– Пап, а мы будем матрас надувать?
– вклинился Матвей.

– А смысл? Где ты видишь солнце? Сейчас дождь пойдет.

– Тогда палатку?
– сказал Матвей.

Пришли на базу. Егор остался в мокрых трусах, в моей куртке и моих же шерстяных носках. Ловить ему больше не хотелось. И чего ловить, когда двенадцатый час - а ни одной поклевки. Не повезло с озером.

– Ладно, - сказал я.
– Пойду пройду еще влево, к дороге. Потом оттащим барахло к машине, передохнем, возьмем удочки, примус и - на маленькое озеро. Налегке.

– А лицензия?
– спросил Егор, потягивая куртку книзу на трусы.
– Мужик сказал - две тысячи штрафа и всю рыбу заберут.

Обманывать нехорошо, пронеслась у меня в голове заповедь, с детства внушаемая Егору.

– Сейчас мы все это бросили и побежали покупать лицензию!
– сказал я. Все равно не клюет!

– Вот именно!
– солидарно согласился Егор.

Я насадил свежего червя и потопал вдоль берега. Здесь стали вдруг попадаться явно рыбацкие места: тропинки сквозь чащу вниз к берегу, притом со ступеньками, выложенными доской. Не белье же они тут полощут!
– думал я. Англичане давно отполоскались. А рыбы нет. Странно.

С базы доносились визги: дети, наплевав на святое - на рыбалку, - затеяли салочки.

Жизнь не удалась, еще и не клюет, думал я. Работы нет, разрешения на работу нет, денег нет, паспортов нет: визу продлить - ждем уже год. Книжки писать поэтому не видно смысла. Егор не ходит в школу, потому что русская школа при Посольстве России в Великобритании (все большие буквы) требует за обучение русских детей четыреста долларов в месяц. "А налоги?
– сказал я директору.
– Я же плачу налоги со своих книжек в России. А из этих налогов содержат вашу школу".

Живет за границей и еще платить не хочет, читаю в глазах товарища Кривоногова, переброшенного из Пятигорска за Ла-Манш на укрепление педагогических кадров.

"Постановление, Олег Матвеевич", - уклоняясь взглядом, говорит Кривоногов, бурундук с глазами из молодой крапивки.

"Покажите постановление", - требую я. "Для служебного пользования". Кривоногов отводит крапивки за окно на улицу Пемброук Гарденс. "Дайте письмо, что вы отказываетесь учить Егора потому, что я не могу платить".
– "Пардон, парирует директор.
– Меня тогда из Лондона попросят. А на что я буду в Пятигорске жить?
– Кривоногов частично бледнеет.
– На те четыреста долларов, которые вы не платите?" - "Позвольте..." - "Или, может быть, на зарплату? Кривоногов частично краснеет.
– Вы что себе позволяете? Вы думаете, если вы писатель..." - "За что же вас выгонят?
– не сдаюсь я.
– Вы такой талантливый педагог..." Крапивки Кривоногова превращаются в репейнички: "Это очень просто. Борушко платит налоги в бюджет? Платит. И не может обучать ребенка в госшколе? Ты, скажут, в своем уме, Кривоногов? Ты, скажут, зачем дал такое письмо?"

Но не клевало, хоть убей. Я добрел до автострады, над головой ревели машины, я безнадежно забрасывал детскую удочку с мостков для полоскания белья и представлял себе Жаню. "Борушко!
– скажет она.
– День прошел. Я восемь часов работала, значит, как дура. А ты чего в жизни добился?"

Я зашел в тупик, прислонился к какому-то забору, забросил на метр от берега, достал трубку, раскурил, и поплавок исчез.

Я отставил трубку от лица, опасливо потянул удочку. Что за черт? И вдруг на поверхности жирно блеснуло белое брюхо, да какое! Я рванул, хлипкое удилище сложилось в пузатый восклицательный знак, трубка выпала, и в бамбуковых зарослях позади меня забилась рыба. Щука, мелькнула мысль.