Именно когда я поднялся на тропинку, они проходили мимо. Минутой позже - и никаких встреч. Неожиданные встречи в Англии чреваты неприятностями.

– Француз?
– без тени сочувствия наступал приземистый.
– Полиция!
– Он грозно махнул в сторону хозмага.

Им кажется, иностранец лучше поймет, если сказать погромче. Притом кто такой в Британии иностранец? Француз. Ясно, хочется повысить голос.

– Why?
– сказал я, что по-английски означает - "почему?". А кстати, по-грузински означает "эй" и "ой" одновременно.

– Лицензия!
– уже очень громко сказал приземистый.
– Клуб! Сезон!

Да. Мы нарушили сразу все, что можно нарушить в сфере британской рыбалки. Я покосился на Матвея. Нельзя было ударить лицом в английскую грязь. Но и нельзя было сказать, что про лицензию не знали, потому что дети знали, что мы знали, а обманывать нехорошо.

– О'кей, - сказал я, виновато вздохнул и опустил руки.

Американизм неожиданно произвел впечатление.

– Ол райт, - сказал приземистый.
– В другой раз вызову полицию!

Так нас выперли из этого оазиса.

На обратном пути я подавленно молчал.

– Пап, ну и чего там дальше про тайменя?
– осведомился с заднего сиденья Егор.

– Каждый день торт...
– задумчиво подал голос Матвей.
– Этот Сережа тебя, что, очень любил?

Матвей никогда не видел деда Сережу. Но остров Сахалин, шестьдесят тысяч фунтов, таймень до пола и не просто торт, а "Подарочный"... Дед Сережа, думаю, встал перед Матвеем как живой.

– Любил, да, - сказал я.
– Так сильно, что тоже однажды выпер. Когда уже с бабушкой в Киев на пенсию переехал...
– Я вел машину по узким британским улицам и обращался к зеркалу заднего вида.

Дед повез меня копать на новую дачу: студент из Москвы на каникулах в Киеве - как можно не копать? 1982 год, дорогие товарищи.

На обратном пути с дачи в Киев, поздно вечером, в автомобиле марки "Жигули" я заявил, что не люблю КГБ. Дед нахмурился. Всю жизнь прослужить во внешней разведке, чтобы под конец от любимого внука услышать, что внук это дело не любит. Торты - любит, а КГБ - нет.

– Столько людей пересажать!
– с чувством сказал я.

– Откуда ты знаешь?
– спросил дед.

– Читал.

– Где читал? Где ты это мог прочитать? Кто тебе, понимаешь, такие книжки подсовывает? Он еще учится в политическом вузе!
– Седые кустистые брови деда с разнокалиберно торчащими черными выскочками недобро шевелились над рулем.
– Я, пожалуй, дрянь такая, твоему ректору напишу...

– А что, не правда? Как можно сажать за убеждения?
– авторитетно сказал я.
– И при чем тут "дрянь"? И при чем писать ректору? Вот они - методы. Ты умей спорить спокойно.

– За какие убеждения?
– Дед поднял острые плечи, не сводя глаз с полночной трассы.

– За разные!

– За разные не только можно, но и нужно, - отрезал дед.
– Ты, может быть, понимаешь, и советскую власть не любишь?

Картошечка на конце дедова носа усыпалась каплями росы.

– М-м...
– сказал я.

– Его, щенка, понимаешь, бесплатно учат, бесплатно лечат...

– Беспла-атно?
– вскинулся я, всем корпусом развернувшись к водителю.
– Да Михайловна всю жизнь налоги платит...

– Какие налоги?
– Брови поднялись и выгнулись в мою сторону, словно порыв грозового ветра рванул по верхушкам кустарника.

– Подоходные!
– сказал я.

– Куда платит?

– В госбюджет!

На последнем звуке слова "госбюджет" дед затормозил.

– Выходь из машины!
– сказал он.

Я пожал плечами, огляделся. Машина воткнулась в обочину неведомой трассы неизвестно в каком медвежьем углу Киевской области.

Я медленно и как мог грациозно полез из автомобиля. Дед в последний момент наклонился, захватил дверную ручку, резко прихлопнул дверь, зацепив край моей неуспевшей руки, свистнул задними колесами и был таков. Мигнул только красными фонариками.

"Ты казала: у недiлю пiдем разом до весiлля. Я прийшов - тебэ нема..." бормотал я, независимо вглядываясь в прелести украинской ночи.

Он не вернулся за мной и больше в эти каникулы нам с Михайловной не звонил. Меня подобрал до Киева грузовик, а на руке возник синяк, пониже указательного: хорошая сталь шла на первую модель "Жигулей".

– Интересно, мама уже дома?
– сказал Егор.
– Мобильный утопили, на полицию попали, ничего не ели...

– А вы не говорите, - отозвался Матвей.
– Я вообще не люблю есть.