— Жду тебя двадцать восьмого октября, утром, — еще раз повторил Тони, когда мы подъехали к городу. — И прошу тебя, будь осторожна. Если вдруг что-то случится, и ты не успеешь, встретимся через год у сестры Констанс, поняла?

— Да, Тони. Не хочу прощаться. Люблю тебя!

— И я тебя…

Он подъехал вплотную, наклонился, неловко поцеловал меня в щеку и ускакал, не оглядываясь.

— Ну ладно, Марти, — сказала я, когда стук копыт стих за поворотом, — валяй, делай то, что должен, и будь что будет.

Он пустил коня шагом, но проехал недалеко — до ближайшей таверны, где заказал плотный завтрак и поинтересовался у хозяина, не сдает ли кто-нибудь поблизости комнату. Расправившись с едой, Мартин отправился на соседнюю улицу. Пожилая вдова с радостью сдала ему каморку на втором этаже, больше похожую на голубятню.

В комнатке с окном, выходящим на крышу, помещалась только узкая кровать, низкий комод, служивший заодно столом, и колченогий стул.

— Могу готовить еду — за отдельную плату, — сказала мистрис Бигль. — Постельное белье — тоже за отдельную плату. И горячая вода для бритья. И содержание лошади. Отхожее место во дворе. На крышу не гадить! Голубей не кормить! И никаких гостей! Все понятно?

Мартин кивнул, заплатил за неделю вперед, все остальное попросил записывать в ежедневный счет. Похоже, он намеревался обосноваться здесь надолго. Все это меня изрядно заинтриговало. Он вообще собирается в Германию — или как?

Как только за вдовой закрылась дверь, Мартин упал на кровать и проспал весь день до самого вечера. После вчерашнего урагана тело ломило сильнее обычного, и я была рада этой передышке. Мысли текли лениво и неспешно. Думала я, разумеется, о Тони, по которому уже начала скучать. И о Мэгги, по которой скучала постоянно. Иногда — о Люське и Питере, о том, что происходит сейчас Скайхилле — в настоящем и в отраженном.

Маргарет уже заперлась в своей комнате и рыдает. Этим же она будет заниматься все ближайшие дни, а потом… Я хихикнула. Потом у нее начнется токсикоз. Ну, не совсем, конечно, токсикоз, раз беременности не случилось, но вот повисеть каждое утро вниз головой над помойным ведром точно придется. И с критическими днями предстоит разбираться самостоятельно, без помощи Элис.

Странно, подумала я, в первые дни мне никак не удавалось осознать, что Маргарет вдруг стала телесной оболочкой Тони. Я постоянно себе об этом напоминала. А потом постепенно привыкла. Что, если в конце концов я отвыкну от его настоящего облика? И что все-таки будет, если нам не удастся вернуться домой и мы останемся в Отражении? Может быть, в конце концов я настолько свыкнусь с телом Мартина, что по-настоящему начну ощущать себя мужчиной — со всеми мужскими желаниями и потребностями?

Солнце уже садилось, когда Мартин наконец проснулся. Потянувшись, он подошел к окну и посмотрел вниз. Улица была узкой и кривой, вторые этажи домов нависали над первыми. Если выбраться на крышу, легко можно перескочить на противоположную. Чуть поодаль была видна высокая церковь — я узнала ее очертания. Церковь святого Мартина, мимо которой мы проходили с Тони во время первой прогулки по Стэмфорду. Забавное совпадение.

Колокола звонили к вечерней службе, Мартин благоговейно перекрестился, и это меня удивило: прежде он никогда не демонстрировал своей религиозности. Впрочем, принадлежность к лютеранству могла быть небезопасной даже для иностранца. Что касается Маргарет, она вместе со всей семьей ездила в деревенскую церковь на воскресные и праздничные мессы и молилась на ночь в своей комнате, но, подозреваю, делала это больше по сохранившейся с детства привычке, чем по внутренней потребности.

Накинув плащ, Мартин пешком отправился в ту же таверну, в которой утром завтракал. Только сейчас до меня дошло, что этот тот самый паб, где мы с Тони пило пиво. Правда, за прошедшие столетия у дома появились всякие надстройки и пристройки, да и внутри все выглядело иначе. Так что Тони ошибался: хотя кабачок и находился в том же самом месте, что и в XVI веке, но аутентичным его назвать можно было едва ли.

Усевшись за стол в углу, Мартин потребовал эля и надолго задумался. Вокруг шумели разгоряченные выпивкой гуляки, но он не замечал ничего и никого. До тех пор, пока к нему не подсела грубо размалеванная, не первой свежести женщина, лиф платья которой был вырезан так низко, что грудь норовила вывалиться при каждом движении.

— Привет, красавчик, — сказала она, машинально поправляя обвисшие прелести, — не угостишь?

— Как тебя зовут? — равнодушно поинтересовался Мартин, разглядывая ее лицо, похожее на вылинявшую половую тряпку.

— Китти, — кокетливо улыбнулась она, словно невзначай касаясь его ногой под столом.

— Принеси две кружки, Китти, — Мартин достал из поясной сумы монету.

Ежику ясно, что будет дальше, подумала я. В чем топится грусть настоящего самца? В выпивке и в бабе. А эта дурочка там в замке сопли жует — ах, моя вечная неземная любовь. Интересно, может, он и не женился потому, что подцепил от шлюхи какую-нибудь гадость, и его причиндалы сгнили и отвалились?

После третьей кружки под светскую беседу Китти невзначай спросила, не желает ли мастер немного ласки.

— Ласки, говоришь? — задумчиво переспросил Мартин. — А где ты живешь? Далеко?

— Ко мне нельзя, — по-девичьи смутилась Китти. — Но здесь наверху есть комнатка…

— Ну, пойдем в комнатку, — тяжело вздохнул Мартин, как будто его долго-долго упрашивали.

Ах ты кот поганый, вспомнила я одно из коронных Люськиных выражений. Ну вот фиг тебе! Если уж я не стала спать с Маргарет, то есть с Тони в облике Маргарет, то с какой-то потрепанной шлюхой — и подавно не буду. Одно дело, когда у меня не было выбора, но теперь-то уж он точно есть.