– Да что вы, ребята? Зачем столько? Унесите обратно!..

Атмосфера боевой дружбы, окружавшая семью комиссара в отряде, почти вытеснила из памяти Домникии Даниловны и особенно Юры тяжкие месяцы скитаний.

У семилетнего мальчишки вскоре завелся свой карабин, разумеется трофейный, подарок друзей Радика по разведке. Читать и писать Юра еще толком не умел, зато обращаться с оружием научился за неделю. Ведь оружие означало жизнь, когда кругом враг. Впрочем, подлинных размеров опасности ребенок не сознавал. Больше за него волновалась мать.

Беспокоилась она и о старшем - Радике, постоянно находившемся где-то в разведке. Но еще больше она страдала, глядя на раненого мужа.

Как-то, зайдя проведать комиссара и увидев, что он забылся сном, я спросил у его жены, тихонько беседовавшей на кухне с другими такими же визитерами.

– За что именно, еще до войны, получил Семен Васильевич боевой орден?.. Людей, награжденных в мирное время Красной Звездой, было очень мало!

– За что Сеня получил орден на Дальнем Востоке?
– повторила мой вопрос Домникия Даниловна, и в живых черных глазах ее отразилась гордость за мужа: - За политработу, конечно! Да он всегда так работал, не только на Дальнем Востоке, а всю жизнь - сколько я его знаю. С самого первого дня нашего знакомства... Как умел он выступать, даже в самые молодые годы! Когда он рассказывал нам в Кадиевке о военных событиях на Перекопе, шахтеры не могли сдержать слез!.. Удивительно, как он умеет раскрыть в человеке все благородное. Он как-то сказал мне, что политработник - "брат учителя" и отвечает за каждого человека, который верит ему!.. И воля к жизни у Сени всегда была поразительная - рядом с этой человечностью. Да, именно воля к жизни, стремление к знаниям и безграничная вера в человека вот его главные качества.

...Терпеливо, день за днем продолжала Домникия Даниловна свое дело: поила, кормила раненого с ложечки, берегла его сон. Ведь лечился комиссар на ходу, в сложных, очень нелегких условиях рейда, продолжая жить боевой жизнью всего соединения.

По малейшему, почти неуловимому движению губ мужа, запекшихся от жара, Домникия Даниловна угадывала, кого из командиров позвать, что хочет сказать Семен Васильевич, чем недоволен.

Говорить комиссар все еще не мог, хотя прошло уже после ранения две недели. Только в знак согласия с собеседником опускал глаза или писал ответ на бумаге.

Но однажды на дневке, выйдя из горницы за молоком и вскоре вернувшись обратно, Домникия Даниловна поразилась, услыхав знакомую и в то же время странную, ставшую слегка картавой, речь мужа.

– Вот безобразие!
– возмущался, очевидно после какого-то сообщения разведчиков, комиссар.
– Мы спасаем этого лейтенанта от гибели предлагаем ему вместе с нами воевать!.. Так он еще торгуется, спрашивает, какую ему здесь должность дадут. Сукин сын!..

Домникия Даниловна, дивясь этой легкой, раскатистой картавости, которой никогда не было у мужа прежде, до ранения, воскликнула:

– Ой, Сеня! Ты уже можешь говорить?!

Он улыбнулся ей в ответ и продолжал разговор с разведчиками. Когда те наконец ушли, Семен Васильевич сказал, чтобы подбодрить свою верную Ньому, у которой только сейчас заметил незнакомые, преждевременные седые прядки на висках:

– А помнишь, Ньомочка, как мы перед самой войной в Путивле бинтовали перебитую лапку твоему любимому белому цыпленку? Здорово мы ему тогда шину наложили из спичечного коробка!.. Ты тогда плакала, чудачка! Не понимала, что это - наши с тобой домашние курсы медсестер. Видишь, как они тебе пригодились?

"ПРИКАЗ - ДВЕСТИ"

После веселовского боя Ковпак и Руднев решили на время уйти в Брянские леса: надо было дать отдых соединению, а главное - пополниться боеприпасами. По данным нашей разведки там лежали под снегом минометы, пушки, ящики с патронами, минами, снарядами.

Расположились мы на южной окраине лесного массива, раскинувшегося огромным зеленым морем южнее Трубчевска, у самой границы Брянщины, в знаменитой Старой Гуте, ставшей потом нашей партизанской столицей.

Буквально на следующий день все отряды, в том числе и мы, конотопцы, взялись за розыск оружия и боеприпасов. Огромную помощь в этом оказали нам местные жители и повалившие к ковпаковцам окруженцы, осевшие на зиму в здешних лесных деревнях и лучше других знавшие места, где оставались склады боеприпасов и вооружения.

Неделю спустя, в самый разгар этих поисков, в штаб Конотопского отряда примчался запыхавшийся связной от Ковпака и передал, что меня срочно вызывает к себе командир соединения.

"Зачем?" - подумал я с тревогой: ведь когда вызывает начальство, человек почему-то всегда думает о том, не допустил ли он какого-нибудь промаха. Но перебрав в памяти события последних двух-трех недель, я успокоился. Промахов вроде не было. "Тогда зачем же вызывают?" - думал я, подходя к дому, в котором располагались командир с комиссаром.

Встретил меня, к моему удивлению, не Ковпак, а Руднев. Он был один в комнате.

Когда я доложил о прибытии, Семен Васильевич шагнул вперед и протянул мне свою крепкую смуглую руку.