На удивленный взгляд Адзауро, пояснила:

— Она беременна, у нее гормоны и вконец испортился характер, и она только, что довела до дерсенга правителя Кахоры, причем… я ей в этом немного помогла.

— Зачем? — Чи забрал сейр императора и начал взламывать его уже сам.

— Из чувства женской солидарности.

«И потому что она очень красивая» — подумалось вдруг.

Адзауро, почти добивший защиту, посмотрел на меня, и заметил:

— Ты погрустнела. В чем дело?

О таком не расскажешь.

Я поднялась на колени, обняла его, сидящего на краю кровати, устроила голову на его плече и… и можно было начинать брать мастер классы по взломам чужих информационных систем. Чи делал это легко, почти интуитивно подбирая нужный код, как будто играл на музыкальном инструменте, и делал это виртуозно.

— Так что испортило тебе настроение? — словно бы равнодушно спросил он.

Со вздохом призналась:

— Сейли очень красивая.

— И? — подтолкнул к продолжению он.

— И все, — не самая лучшая тема для меня.

Усмехнувшись, Адзауро повернулся, прикоснулся губами к щеке, скользнул к виску и произнес:

— Та кукла, которую вы пытались мне подсунуть, внешне была твоей абсолютной копией. То есть — она была очень красивой. Но она — не ты. Мне плевать кто и где красивый, для меня нет красивых или не красивых, для меня есть только ты. Исключительно ты. Могла бы уже и понять.

Могла бы, да, и в то же время:

— Алкеста не призер по Спортивному обольщению. У нее внушительный опыт, но информационная база сильно хромает. У Полудохлого изначально были сомнения по поводу ее кандидатуры, но… я испугалась тебя, и того, что я не справлюсь, а потому…

И я замолчала.

— Хм, опыт, — Чи усмехнулся, как-то странно. И вдруг спросил: — Сколько ей?

— За пятьдесят, — сообщила я.

Он не поверил, глянул на меня, осознал, что я не шучу, хмыкнул, пожал плечами и заметил:

— Тогда не удивительно, что она на меня смотрела как на ребенка.

— Алкеста? — не поверила я. — Как?! Она профи, она…

А впрочем, какое я имею право давать ей оценочную характеристику.

— Профи — ты очень точно охарактеризовала ее. Как гейша — гейши прекрасны, но они слишком профи, в них можно влюбиться, но на очень ограниченный срок… И как бы ты ни был влюблен, есть некоторое ощущение счетчика, который наматывает счет. Как в наемном флайте.

Никогда не думала об этом в таком контексте.

Но кое-что в словах Чи задело, и я вспомнив о той, чьим ребенком он был, спросила:

— А твоя мать?

И увидела, как мгновенно изменилось лицо Чи — озлобилось, застыло маской, заледенело.

— Моя мать утратила право называться моей матерью с первым ударом плети. Я считаю себя сиротой с восьми лет. И… тема закрыта.

Обняла его крепче, прижалась губами к его шее, и… тема закрыта, да, но в то же время:

— Единственное, что исправить нельзя, это смерть, Чи. Только смерть. От моей семьи не осталось ничего, и в их гибели виновата… я. Мне всегда было тяжело думать об этом, и каждое испытание, воспринимала с радостью и мыслью «Так мне и надо». Боль, существование на грани, и ты ступаешь по острию лезвия, идешь по жизни, оставляя кровавые следы — я каждый раз думала, что заслужила все это. Заслужила, из-за того, что моя глупость, привела к смерти родителей, Клиэ и Эннета. И даже сейчас, когда ты рядом, и мне бы быть счастливой, но… наш ребенок, как моя расплата. И руки слабеют, а я… Твоя мать жива, Чи, что бы она не совершила, она любит тебя. Она любит тебя настолько, что готова была убить меня, лишь бы ее сына не унижали браком с инопланетянкой без капли яторийской крови и… Она жива, Чи, не хорони ее в своем сердце. Не надо.

И отпустив его, я мягко легла обратно, повернулась на бок, подтянула ноги, и обняла живот, сквозь слезы глядя на любимого. Чи молчал, уже взломав императорский сейр, и смотрел в пустоту.

А я… я имела возможность посмотреть на наш брак с другой стороны, Чи сказал: «Мужчина берет в дом хозяйку, и рассчитывает на то, что она хорошо будет вести хозяйство, а также сможет родить здоровых детей». И вот вопрос — а смогу ли я?

Смогу ли?..

Не знаю. Единственное, в чем я уверена — ему хорошо со мной рядом. И мне не нужно большего, просто быть рядом и… чтобы наш ребенок выжил.

И в этот момент по ногам потекло что-то теплое…

Мое сердце замерло. Дыхание… я перестала дышать. Все что я видела, как Чи мгновенно повернулся, словно ощутил сковывающий меня ужас…

Его взгляд на простынь…

Побледневшее лицо…

Вызов врача.

Вот и закончилось мое счастье…

***

Отпечатки рук на окровавленной простыне в яторийской больнице, бледное лицо моего монстра, резкая боль внизу, и все то же извечное внутреннее: «Так тебе и надо, Кессади».

Но если мне, если виновата я, почему умирает мой ребенок?

— Шшш, не плачь, — голос Чи, его ладонь, сжимающая мою. — Все будет хорошо.

— Не говори так, — тихим шепотом попросила я, — последний раз мне эту фразу сказал папа… И хорошо не было.

— Ладно. — Адзауро сжал мою руку, почти до боли, и произнес: — Тогда посмотри на меня, на меня посмотри, Кей, поверь мне — плохого больше не случится. Никогда.

Я смотрела на него и старалась не плакать. Только не плакать, осознавая, что каждый спазм, может стать последним для того, чье сердечко бьется внутри меня. Только не чувствовать, как кровь продолжает течь по ногам, и не думать… не думать… не думать…